Книга Библейский зоопарк - Линор Горалик

У собаки на лице такое выражение, какое, вероятно, было на самой заре государства у первых поселенцев, прорвавшихся на утлых суденышках к обетованной земле: отступать некуда, это мой дом, здесь я и умру. А тебе надо отвести младенца в бассейн. Но твоя собака с утра съела огрызок соседской паштиды из мусорника и теперь даже не меняет позу перед очередным приступом поноса: просто переползает от предыдущей лужи на полметра вперед; по всей квартире идет интересный орнамент из луж, сделанный как бы Поллоком, но при помощи какой-то удивительно поганого качества охры, комковатой и водянистой. Так вот, младенец, мать его (то есть жену твою), хочет в бассейн! Ты уже сказал ему слово «бассейн», отступать некуда, потому что младенец поет, как больной, «ква-ква-ква, цфардеа ерука!» и делает плавательные движения, и пока инструктор по плаванию не двинет его поролоновым веслом по голове, младенец не сочтет гештальт закрытым и не заткнется. Экспату не приходит в голову запихнуть младенца в коляску, вывести собаку удобрять во дворе артишоки, подать тебе сумку с шестьюдесятью восемью предметами, без которых израильский отец не выйдет из дома. Зато экспату приходит в голову побеседовать с тобой о важном: а что, младенцы в бассейне — это теперь тренд? И что, всегда отцы водят? А в какой пропорции отцы и матери — отцов процентов шестьдесят? Вау! Как интересно все-таки идет симбиоз архаичного восточного уклада и традиционной еврейской гиперопеки по отношению к детям. И он, экспат, должен сказать, что в этом есть что-то фантастически израильское — «собака отравилась паштидой». В самых разных контекстах. Душераздирающе трогательное. Он должен это записать. Он в Нью-Йорке обязательно расскажет это своим коллегам по кафедре компаративной культурологии, их это тоже умилит. Израиль всех всегда умиляет. Особенно тех, кто здесь не живет.

Отдельное занятие — накормить экспата. Обожемой. Вечер субботы, ты всю неделю питался крекерами с хумусом, мучительно пытаясь загнать хумусную банку в угол между фотографией ребенка и принтером, потому что в одной руке у тебя крекер, а другой ты наяриваешь по клавиатуре. Все, чего тебе хочется, — это белая скатерть, запотевший винный бокал и ризотто, потому что его даже жевать не нужно. Экспат, в отличие от тебя, полон энергии и патриотического умиления. Он хочет в старый Яффо — есть хумус с харисой, какой подают только в «Али Караван». Надо брать порцию и есть на улице стоя. Колорит! Сентименты! Родина дорогая! Килограммовая банка с хумусом его не устраивает — разве это хумус? Это, извините, полухумус. Экспат же настоящий израильтянин, его не обманешь. После «Али Караван» надо тащиться с ним в торговый центр за омерзительными копеечными желейными конфетами в форме яичницы. У продавца этой гадости глаза на лоб лезут: яичницу не покупают даже нищие бедуины и городские сумасшедшие, она присыпана пылью, как черным перцем. Но экспат когда-то ел эту погань в школе! Чудесные школьные годы! Чудесные киббуцные коровы, которых он один раз видел на школьной экскурсии! У них были такие же припорошенные пылью бока. Это хорошая метафора, надо записать, у нас на кафедре компаративной культурологии такое любят. Экспат пытается дать кусок резиновой сладкой дряни твоему младенцу: кушай, детка, у тебя тоже будет такой трогательный сентимент к родине, когда ты будешь жить в Лос-Анджелесе. Ребенок, к счастью, не дурак и немножко срыгивает на американского дядю. Лучший момент вечера.

По какой-то причине репутацию собак в библии хорошей не назовешь.

Левантийский покой тоже вызывает у экспата нежность. Он же в отпуске, в отличие от тебя, ему некуда спешить; все это так интересно, совсем другая логика бытия — там, в Бонне, от нее совершенно отвыкаешь. От ее медлительного обаяния. Тебе надо дойти до офиса телефонной компании и дать там кому-нибудь в глаз, потому что тебе постоянно приходят счета соседа, а ему — твои. Это потому, что вас обоих зовут Алекс, а бабка, которая занимается в телефонной компании счетами, не любит смотреть на фамилии, это кажется ей каким-то бездушным подходом (да, да, запиши, козел, запиши, не мешай только машину вести!). В офисе телефонной компании работает ровно один человек, перед ним сидит другой человек, они по очереди берут с демонстрационного стеллажа каждую, каждую модель телефона, и покупатель спрашивает продавца: «А в нем есть меню на иврите?» — «Есть, есть!» — «А в этом есть меню на иврите?» — «Я же сказал тебе, во всех есть!» — «И в предыдущем есть?» — «Есть, ты что, идиот, ты что, иврита не понимаешь?» Экспат умилен до потери контроля над собственной мимикой, у него уже пальцы от записывания свело, но ему же, в отличие от тебя, некуда спешить, он же хочет поучаствовать в настоящей левантийской беседе: «Вы же знаете, ребята, как это у нас в стране: написано, что есть меню на иврите, а дальше как бог пошлет. Бе-эзрат ха-Шем. Йом хаса, йом баса. Рак ше-нийе бриим» — и так далее, все присказки, которые есть в иврите. Экспат в этот момент испытывает единение с корнями. Ты в этот момент испытываешь смертную тоску и какое-то ощущение богооставленности — тем более что от экспатской реплики продавец и покупатель забыли, на каком аппарате остановились. Им приходится начать все сначала. У тебя десять минут назад закончился обеденный перерыв. «Так, значит, в этом вот телефоне есть меню на иврите?» — «Да во всех есть! Да чем же ты слушаешь, болван! Во всех есть меню на иврите!» — «И в синем тоже есть?» — «А-а-а-а-а, маму твою туда, и сюда, и так и сяк!..» — не выдерживает продавец. Покупатель белеет лицом: «Как ты можешь такое говорить? Как тебе не стыдно такое говорить? Это же не только моя мама, это же и твоя мама! Как тебе не стыдно такое говорить про нашу маму?!» Записать! Записать скорее!

Когда египетские казни были позади, жабы не то чтобы исчезли из домов, постелей, хлевов и тарелок бесследно. Египтяне, конечно, досталось. Но и жабам, если честно, тоже не повезло.

Единственный способ утихомирить экспата и привести его в нормальное человеческое состояние — сделать так, чтобы он приехал на родину не в отпуск, а по работе. Чтобы ему тоже понадобилось что-нибудь аккуратно, срочно, разумно сделать. Не просто по любви, а как-то по-человечески. Чтобы ему, например, понадобилась таблетка от головной боли. «Извините, в вашей аптеке есть такая-то таблетка?» — «А что у вас болит?» — «Голова». — «А где?» — «Вот тут». — «Разлитая боль или острая?» — «Разлитая, а вот тут в середине вроде как острая». — «Хм… А внезапно началось или медленно подступало?» — «Вроде медленно… Простите, мне бы таблетку, а то очень много работы и уже пора…» — «Да мы не аптека, мы только витаминами торгуем. Я просто очень вам сочувствую». Пусть у экспата будет ремонт, обеденный перерыв, ребенок, орущий про «цфардеа» и норовящий стукнуть смиренную, настроенную терпеть реальность такой, какая она есть, поносную собаку поролоновым веслом по голове, стоит вам отвернуться; банк, в котором все ему говорят: «Ой, здравствуйте, Ицик! Как ваши дела? Как ваша тетя, выписалась из больницы?» — хотя его зовут Алекс и они потеряли его номер счета. Пусть-ка поживет на родине — посмотрим, как долго он будет все записывать. Небось быстро перестанет. Небось научится, поганец, родину любить — не как гость, а как положено нормальным людям: со страстью, с преданностью, с ненавистью, с отвращением.