Книга Главная роль 6 - Павел Смолин

моей спиной стоят самые могучие фигуры Империи, и гибель одной из них способна породить огромные проблемы.

Вздохнув, я забил на остальные документы и пошел расстраивать родню новостью о сегодняшнем собственном возвращении в Петербург — есть у меня один козырь, работоспособность которого ничем не подтверждена. Попытка не пытка.

Глава 2

Если технология достигнута, ее нужно пользовать в хвост и гриву — зачем мне пилить на поезде, если дирижабль донесет в разы быстрее? Поражаюсь хроноаборигенам — в мои времена инженер это кто? Чем он занимается? Сколько инженеров нужно на большую стройку, и какая сфера их обязанностей пересекается, например, с архитектором? Будь на моем месте специалист, он бы объяснил, но в моих глазах инженер из будущего это лишь маленький винтик огромной машины. Во времена эти толковый инженер может в одиночку спроектировать мост и возглавить его строительство от эскизов на бумаге до полного воплощения. Оклады у таких специалистов масштабам работ соответствуют — инженер даже маленькой квалификации может себе позволить ежегодный отдых в том самом Крыму, домик по месту жительства и набор прислуги. Не жизнь, а сказка — к чисто материальным благам добавляется еще и такая приятная штука, как всеобщее уважение.

Отпив какао — сижу в королевской каюте, красное дерево плюс бронза в основном — я покосился на тучки за окном. Совсем другой уровень по сравнению с тем «пепелацем», на котором я летел из Екатеринбурга в Петербург примерно год назад: кабина уже не трясется, ибо жестко прикреплена к тройке — для безопасности — баллонов. Расположенный в отдельном отсеке двигатель питает генератор, и от этого на дирижабле завелось электричество. Кабина огромна — без учета разделения на классы, если убрать перегородки кают, зоны отдыха и мебель, можно набить до пятисот человек. Подо мной — огромная грузовая палуба, сейчас почти пустая: не успел выгодными к продаже грузами набить, а хотелось.

Не люди вокруг меня, а всамделишные глыбы! Потом, когда мир сильно усложнится, концептуально оставшись таким же, появится нужда в узкой специализации, но сейчас ученый-фундаменталист это скорее правило, что исключение. Есть в этом минусы — реактивный двигатель построить фундаменталист сможет едва ли, для этого нужны головастые люди совсем другой школы, но есть и невероятный плюс — всю жизнь занимаясь тем, что ему интересно и собирая крупицы знаний со всей планеты, ученый не скован рамками узкого профессионального коридора — вместо этого он обладает чудовищной квалификацией «в целом», кипит энтузиазмом и инициативой. В эти времена наука во многом работает через тыканье пальцем в небо, методом проб и ошибок. Укажи моим кадрам направление, и они с радостными воплями протопчут туда тропу, зарасти которой уже не суждено — всё, встроено в циклопическую мировую машину, которая зовется «производством».

Сколько миллионов ценнейших человеко-часов позволили сэкономить мои откровенно дилетантские папочки? Сколько углов срезать? Сколько научных прорывов случится в обозримом будущем? Мне, обычному парню-недоучке с доминирующей гуманитарной половиной мозга, даже страшно становится от ожидания того, что вскоре прольется из наполненных работой институтов, лабораторий и полигонов. «Прольется» неизбежно, назло нашим врагам и на счастье Империи.

Несколько десятков лаборантов посадить пришлось, и коллеги меня за это не осуждают — подписку о неразглашении же давал, так какого черта совершенно секретные сведения иностранцам в трактире передаешь? Думал, что не заметят? Эти беззаботные времена «науки без границ» теперь работают с нюансом — в Россию по-прежнему стекается научная мысль через профильные издания и нанятых спецов, а обратно уходит только то, что не навредит нам в будущем.

Небо за окном прямо на глазах серело, тучи сгущались. Один разряд молнии в баллоны, и мы красиво разлетимся на атомы, никакие красное дерево с бронзой не помогут. Как ни странно, но моим спутникам сейчас не так страшно, как мне — они-то твердо уверены в богоизбранности цесаревича. За мной хоть в ревущее пламя — одним своим присутствием уберегу. К счастью, добраться до столицы и опуститься ногами на бренную землю нам удалось за десяток минут до начала грозы.

Лошади мчали во весь опор, бронированная карета обиженно скрипела и дребезжала. Гонка до Гатчины завершилась, лейб-медик встретил нас на крылечке. Вид, как и у всех вокруг, никудышный. Многие смотрят на меня со щенячьей надеждой в заплаканных глазах, и от этого невольно подкашиваются ноги. Я-то что, я-то с потенциальными проблемами разберусь, а они…

У каждого из нас есть свои «Андреичи», которые жизни в отрыве от начальника не мыслят. Кто-то назовет это раболепием и презрительно плюнет, но я назову это преданностью. Сколько «Андреичей» и «Марф» умоляли революционеров охолонуть и убрать оружие? Сколько свинца было впитано в тщетной попытке спасти того, кому служил с малых лет? Сколько презрительных упреков «старые псы» слышали в свой адрес в последние минуты жизни? Сколько «Андреичей» не выполнили последний, самый важный приказ — «иди и живи, тебя не тронут», выбрав вместо этого смерть? Что проще — нажать на спуск в сторону смешного, зачем-то продолжающего взывать к совести дядьки, или остаться преданным своему невеликому, но единственному долгу до самого конца?

— Идемте, Сергей Петрович, — велел я лейб-медику Боткину. — Как оговаривали.

Сглотнув — та еще процедура в его глазах — доктор пропотел, решительно кивнул и бегом отправился за оборудованием. Я направился сразу к апартаментам царя, заставляя себя по пути ободряюще улыбаться не находящей себе места прислуге. Все будет хорошо — смотрите, я здесь, и козырь попросту не может не сработать. Не других успокаиваю — себя.

Доктор нагнал меня в гостиной Императора. В руках — саквояж.

— Обождите в коридоре, — велел я слугам.

Крестясь и проговаривая молитвы, народ покинул гостиную, и мы с Боткиным вошли в спальню. Почему при всем разнообразии болезней все они пахнут одинаково, когда больной цепляется за жизнь из последних сил? Почему открытые окна совсем не прогоняют этот запах? Ливень снаружи открытым окнам был рад, захлестывая подоконник и стекая на пол. Утопить Императорскую спальню ему мешали слуги, тряпками собирающие воду и выжимающие ее в ведра. При нашем появлении хмурые лица разгладились, и на меня пролился еще один поток ни на чем не основанной в моих глазах надежды. Тяжело, когда смотрят вот так, словно зная обо мне что-то, о чем я и сам не догадываюсь.

— Обождите в коридоре, — повторил я приказ. — Потом порядок наведете, — прервал тоскливо бросаемые на влажные подоконники взгляды.

В другой день добавлять ничего не