Книга Подвиги самураев. Истории о легендарных японских воинах - Асатаро Миямори

– Тогда зачем ты наступил на мой меч?

– Я уже объяснил: потому что я тороплюсь на прием к моему господину.

– Тогда позволь сделать тебе то, что мне очень хочется, чтобы можно было принять твои извинения.

– Все, что угодно. Поступайте по собственному усмотрению.

– Тогда получай! – И он ударил Сигенари по щеке со всей силой голой своей рукой.

Сигенари улыбнулся.

– Спасибо за вашу кару! – сказал он и продолжил свой путь.

Рёкан теперь с важным видом ходил по замку, каждому встречному во всех красках расписывал свой подвиг и называл Сигенари малодушным самураем. Все завистники Сигенари, сделавшего головокружительную карьеру, пересказывали его анекдотец, дополняя его все новыми подробностями. Причем многие самураи, совершенно незнакомые с личностью нашего молодого сановника, верили всем сказкам и высмеивали его малодушие, вымышленное подлецом. Сигенари обо всех этих россказнях было известно, но он на них не обращал внимания.

Зато его тесть Ёрикане отнесся к провокации известного клеветника очень серьезно. Наделенный вспыльчивостью и чрезвычайной щепетильностью, когда дело касалось чести его родственников, он, как только услышал об этом происшествии, тут же поспешил домой к Сигенари и потребовал свидания с ним.

– Добро пожаловать, отец, – сказал совершенно спокойно молодой человек. – Нижайше прошу, садитесь.

– Садитесь?! Нет, мне совершенно не сидится, и никогда больше не называй меня отцом. Я пришел потребовать от тебя, чтобы ты немедленно развелся с моей дочерью.

– Какой неприятный сюрприз! И в чем же я провинился, чтобы вы предъявили мне такие странные претензии?

– Я совершил великую глупость, выдав свою дочь за такого малодушного самурая, каким оказался ты!

– Ха! И вы решили меня обозвать таким словом!

– Ты тут мне не придуривайся! Хорошо, тогда я скажу, почему вассалы называют тебя трусом. Слушай! Говорят, что день или два назад ты позволил какому-то мелкому тябодзу отхлестать себя по щекам, причем он все еще ходит живым и распускает про тебя сплетни! Неужели этот возмутительный случай ты так скоро забыл? Ага! Вижу, что начинаешь его вспоминать!

– Разумеется, я прекрасно помню, как Рёкан ударил меня ладонью по щеке, и что из того?!

– Что из того? Что из того? Может ли настоящий самурай позволить подобное смертельное оскорбление и стерпеть его, оставив незамеченным! Трус! Как ты дошел до того, чтобы вообще позволить ему такое?

– Рёкан специально положил свой меч у меня на пути, когда я торопился на вызов моего господина; штаниной моего хакама я слегка коснулся его ножен, проходя мимо, но этот человек начал настаивать на том, что я наступил на них, и сделал это преднамеренно. Понятно, что он хотел устроить ссору со мной любой ценой. Я принес извинения, но он отказался их принять. Спорить с этим задирой мне показалось пустой тратой времени, и, чтобы покончить с провокацией как можно быстрее, я позволил ему ударить меня, чего он и добивался. Вот и все дело.

– Прекраснодушный трус! – воскликнул Ёрикане, теперь, когда он услышал рассказ Сигенари, разгневанный еще больше, чем прежде. – Рёкан служит всего лишь тябодзу, и ты назначен самураем высокого чина в ближайшее окружение нашего господина. Вы занимаете не поддающееся сравнению положение в обществе, и ты должен был просто убить его на месте. Твое поведение никакому разумному объяснению не поддается!

– Вы не правы, отец, когда говорите, будто я должен был убить его.

– Что?! В такого рода делах не может быть двух мнений. Куда у тебя подевалось чувство собственного достоинства? Я не собираюсь больше трепать свой язык в пустопорожних препирательствах с тобой. Тотчас же верни мою дочь домой. Мне стыдно называться твоим тестем.

– Успокойтесь, отец, и послушайте меня хотя бы одну минуту. Вы предполагаете, что я закрыл глаза на дерзкое поведение Рёкана потому, что его испугался?

– Что же еще я должен был подумать?

– Тогда послушайте меня. Вспомните, отец, о том, что жизнь самурая принадлежит не ему самому, а его господину. Судя по натянутым отношениям между нашим родом и родом Токугава, возникновения междоусобицы можно ждать в любое время… – Сигенари помрачнел и глубоко вздохнул. – Да, теперь война может разгореться в любой момент, а ведь от ее исхода зависит будущая судьба нашего господина и его клана. Мое намерение состоит в том, чтобы на пределе своих сил и возможностей сражаться на стороне нашего господина. Но мне вряд ли удастся даже в тысячной доле отплатить ему за все его многочисленные благодеяния, дарованные им моей скромной персоне. За его дело я отдам собственную жизнь, и пролитая мною кровь дорого обойдется нашим врагам. Именно в этом заключается священный долг каждого из нас, какое бы высокое или низкое положение мы ни занимали. Наши жизни теперь ценятся как никогда высоко потому, что их можно пожертвовать ради нашего общего дела. Если бы я убил Рёкана в силу острого негодования по поводу его пустого личного оскорбления, кому от этого стало бы легче жить? Притом что по своему положению он находится намного ниже меня, он все-таки числится самураем; и его смерть как самурая не могла не привлечь к нему внимания. Кроме того, Рёкана, пусть даже в его человеческой оболочке, я причисляю к самым гадким насекомым. Считаю ниже достоинства самурая размахивать своим мечом, чтобы отогнать какого-то надоедливого гнуса! Поэтому…

– Хватит, достаточно! – прервал речь своего зятя порывистый Ёрикане. – Я все понял. Ты прав, а я все-таки поспешил и не смог по достоинству оценить твой поступок. Прости меня, и позабудем мои неразумные слова.

Сигенари улыбнулся, вполне удовлетворенный наступившим примирением с тестем.

– Мы снова стали отцом и сыном, – продолжал пожилой человек. – Я горжусь родством с тобою, ты – настоящий самурай. Но все-таки поведай мне, – добавил он со смешком, – ты назвал Рёкана насекомым. А вот каким из насекомых ты его видишь?

– Навозной мухой, – ответил Сигенари. – Муха садится и на отбросы, и на корону императора, она не способна сделать различия между добром и злом, поступком возвышенным или подлым. Причем никто не называет муху неучтивым насекомым. Глядя на Рёкана как человека, любой ощущает к нему гнев и отвращение; лучше просто полагать так, что он представляет собой всего лишь муху, поэтому пропадает всякая причина питать к нему подобные чувства. Он ведь их даже не достоин. Поэтому я стараюсь не замечать всего, что он делает или говорит.

– Ты все прекрасно обосновал, Сигенари! Какой же все-таки ты великодушный человек! Я восхищаюсь твоей мудростью и терпимостью. Ты говоришь, что тучи грядущей войны продолжают сгущаться над нашими головами, поэтому всем лояльным самураям следует оставаться настороже и не растрачивать впустую свои душевные силы на мелкие склоки между собой. Еще раз приношу свои извинения за то, что неверно истолковал твое поведение. Хотя по прожитым годам ты моложе меня, дорогой мой Сигенари, но в своих суждениях и предвидении кажешься старше. Зато сам я вроде бы человек уже пожилой, а опрометчивый и задиристый, как неразумное дитя.