Книга Химера - Джон Барт

- Обещаю без критики, - сказала Каликса. - Я сама теперь вроде Медузы. Но я думала, что все это по большей части инстинктивно.

- Отнюдь,

- Ну ладно… она что, ничего не читала? Этакого, ты меня понимаешь.

- Как раз чтению она-то больше всего и предавалась, - отвечал я, - особенно чтению древних мифов и легенд; о них в основном и беседовали. Однако, как ты могла заметить, миф далеко не реальность: было приятно учить ее, как заниматься любовью, но от ее обескураживающей неопытности так же по-своему опускались руки, как и от твоей компетенции. К тому же меня, естественно, беспокоили условия Афины; в поведанной мне форме…

- Короче, ты оказался бессилен - как и со мною несколько дней назад.

- Да.

- Не все время, надеюсь. Сейчас я на стороне Медузы.

- Она, Персей, в самом деле так и сказала?

В самом деле.

- Только несколько первых раз, - ответил я. - С каждой ночью мы, совсем как и с тобой, продвигались чуть дальше. Оказывается, она боялась, что я не захочу ее, когда узнаю, что она была Горгоной и ее изнасиловал Посейдон, от которого она и родила Пегаса.

- Я разве что-то сказала?

- Но я честно ей признался, что все это меня не ничуть не волнует. Суть дела была в том - иначе от первого лица это не скажешь, - что Медуза в самом деле меня любила, впервые столкнувшись с этим чувством, и я осознал, что в последний раз меня в стародавние дни любила Андромеда. К тому же мы с ней оказались родственными душами и так восхитительно беседовали…

- Хватит ходить вокруг да около, - сказала Каликса. - Любил ты ее или нет?

Я ответил, прости меня, меня осаждали сомнения касательно нас обоих.

- Как я мог быть уверен, что скрывается за ее покровом? - ответил я. - И не притягивало ли меня к ней в первую очередь самое заурядное облегчение после всех моих треволнений, а то и просто-напросто тщеславие быть любимым?

- На самом деле, - сказала Каликса, - ты всего-то и хотел получить назад свои двадцать лет и Андромеду. Не пора ли перейти к спасительной оговорке?

Меня поразила ее проницательность.

- К ней мы и перешли на пятую ночь. Нам наконец все удалось как следует, она чуть-чуть научилась давать себе волю и даже ощутила первые всплески оргазма; было ясно, что очень и очень скоро все у нас образуется, достаточно было просто продолжать все как есть; пока мы отдыхали, прильнув друг к другу, я объявил, что люблю ее, и спросил, каково было последнее условие Афины, ибо я сгорал от желания увидеть лицо, говорившее таким нежным голосом и венчавшее столь прелестную шейку, прости меня.

Прости меня.

- Наконец я выпытал и это: если человек, который сбросит с нее завесу и на которого она обратит свою однозарядную милость, окажется ее истинным возлюбленным, оба они избавятся от времени, как звезды, и пребудут вместе навечно. Но так как она раньше не знала, что является Горгоной, и не могла теперь на себя посмотреть, при всем, что нам с нею было известно. Медуза, не исключено, по-прежнему оставалась Горгоной, а проведенная Афиной реставрация, может статься, - не более чем грязный трюк. Короче, тот, кто снимет с нее покров и поцелует ее, должен делать это с открытыми глазами, рискуя, что на веки вечные окаменеет в Горгоньих объятиях. "Я готова пойти на это, Персей, - сказала она мне в конце, - но тебе лучше еще разок все обдумать".

Каликса покачала головой:

- Не припоминаю никаких аналогов этому мотиву.

- Я тоже. На следующий день она была спокойнее обычного и вечером очень мягко сказала мне как раз то, что совсем недавно говорила и ты: на самом деле я любил ее меньше, чем она меня, и все еще половиной своего сердца оставался прикипевшим к Андромеде. В тот миг я хотел, чтобы и у меня был свой кибисис - спрятаться от стыда; я поклялся, что люблю ее, если вообще кого-нибудь, так сильно, как только на то способен, ее в действительности не познав и вообще…

- Правда, Персей?

- Ну да. Она, слушая меня, немного всплакнула; сердце мое разрывалось на части, и в то же время я был крайне возбужден; в этой истории бездна пола; я тронул ее, и она тут же, как в высшей степени зрелая женщина, оросилась; справился я почти так же справно, как с Андромедой. Медузу прорвало; говорю это не из тщеславия…

- Я знаю, почему ты это говоришь, - сказала Каликса. - Ну а что с тобой, Персей? Тебя не прорвало? Я думаю о нас - прошлой ночью, на самой грани…

Я объяснил ей, и это было истинно и для того, и для другого случая, что был все еще слишком озабочен, чтобы меня прорвало так, как я к тому привык с Андромедой в наши лучшие денечки. Удовольствие - да, и немалое удовлетворение, но все еще не прорыв безудержно восхищающего свойства, которому, скорее всего, не унести меня, пока мы не сможем ничем не стесненными подняться до тех же высот.

- Если когда-нибудь.

Я пожал плечами:

- В любом случае Медуза наконец кончила; пришел момент ее раскрыть.

- Да.

- Да.

Да.

- Но я этого не сделал, а просто крепко-накрепко обнимал ее, пока не заснул. На следующее утро она исчезла, я пробудился в одиночестве…

- Персей?

- Да?

- Полночь позади. Мне двадцать пять, и мне боязно. Ты не займешься со мной любовью?

Занялся я; тут же вся занялась и она; в этой истории и в самом деле избыток секса; ничем тут не поможешь; мы часто доходили до черты и не переступали грань. Уже отнюдь не моя развеселая жрица, Каликса торжественно уселась и при свете алтарной лампады принялась наблюдать, как я вытекаю из нее на украшенное спиралью покрывало.

- Мне таки нравится моя жизнь, - проговорила она, словно обращаясь к крохотной лужице. - Прихожу и ухожу когда заблагорассудится. Свободная, независимая жизнь. Не хочу связываться ни с одним из мужчин. Мы с тобой на самом деле ничем не связаны. Я не могу тебя направлять. Возможно, мы свели бы друг друга с ума, если бы остались вместе. Ты не на небесах, Персей. Да и никто из нас.

Одним пальцем дозволено было коснуться ее бедра.

- Хеммис?

Она кивнула.

- И значит, живые.

- Да.

Пауза.

- Я никак не мог понять, как у тебя может быть день рождения.

Пауза. Мы вдвоем наблюдали, как она выгибается, пытаясь остановить мое из себя истечение,-тщетно, несмотря на всю ее замечательную мускулатуру.

- В тот день, когда ты впервые остановился здесь на пути в Иоппу, мне исполнилось пять лет, - сказала она. - Нас выпустили из летнего детского сада, чтобы мы могли полюбоваться на златокожего летающего героя, который отсек голову Горгоне. Ты всего-навсего глотнул воды из общественного фонтана и упорхнул прочь, но из класса в класс мы изучали тебя и остальных греческих героев наравне с Аммоном, Сабазием и местными уроженцами. - Она сидела, скрестив ноги, на спермяном пятне, и из глаз у нее тоже начали струиться слезы. - Я могла бы все это прекратить, если бы сомкнула веки и ноги, - заявила она, но не пошевельнулась. - Поначалу городской совет прикрепил к фонтану маленькую бронзовую табличку; фаворитами в нашей округе были Аммон и Сабазий. Позже, когда я всерьез подумывала, не податься ли в науку, я написала дипломную работу о вас троих - моих героях. - Она улыбнулась, принюхалась, тронула пальцем лужичку. - На самом деле в дипломе я защищала следующий тезис: поскольку из местных героев только Персей с формальной стороны относился к героям, причем первостепенным, тогда как остальные формально являются богами, да к тому же второстепенными, ты в не меньшей степени заслуживаешь храм, чем они. Дурацкое эссе.