Книга Двадцатая рапсодия Листа - Виталий Бабенко

Уж не знаю – виной ли тому было опьянение или всецелая моя усталость, но только чтение меня неожиданно увлекло! И не столько воспламенил меня сюжет – все эти переживания Веры Павловны да странные экзерсисы Рахметова казались мне весьма надуманными, – сколько брошенные словно в сторону весьма любопытные мысли и неожиданно точные суждения, которых я, по совести, не ожидал от Чернышевского. Вроде такого, например, пассажа, что, мол, всякого мудреца обмануть можно, да еще так, как ни один глупец не позволит: «Потому, если вам укажут хитреца и скажут: „вот этого человека никто не проведет“ – смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого хитреца, если только захотите, а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос. Уж на что, кажется, искусники были ЛуиФилипп и Меттерних, а ведь как отлично вывели сами себя за нос из Парижа и Вены в места злачные и спокойные буколически наслаждаться картиною того, как там, в этих местах, Макар телят гоняет».

Я даже не поленился сходить за пером и чернилами, сел к столу, придвинул поближе зеленую свою лампу и переписал это суждение себе в тетрадь. Конечно, и в этой фразе, и во многих других сентенциях такого рода явственно ощущалось циническое настроение автора, но ведь и в наблюдательности ему никак не откажешь!

Мне подумалось, что именно наблюдательность Чернышевского, точно подмеченные им детали, а прежде всего – отсутствие какого бы то ни было уважения к великим – все это и подкупало моего юного знакомца, и, возможно, мою дочь также. Словом, увлекшись, я читал запрещенную книгу едва ли не до утра. В конце концов мне все же наскучили многословные периоды и вызывающие суждения автора, я вернул книгу на полку шкафа и отправился в постель.

Но едва я задул лампу, как всякие книжные впечатления и жизненные перипетии Кирсанова и Лопухова отступили перед вновь нахлынувшими на меня воспоминаниями о событиях последних дней. Причем возбужденное и даже несколько лихорадочное мое состояние причудливым образом переплетало картины происшедшего с образами совсем уж фантастическими. И все мерещилась мне страшная фигура с неопределенными очертаниями – медведь не медведь, человек не человек, черт, одним словом, – неслышно скользящая то по льду Ушни, то по лесному снегу, а то и по тихому нашему двору. Мне даже стало немного стыдно от того, что я – взрослый вроде бы, умудренный опытом, много повидавший на своем жизненном пути человек – вдруг поддался подлинному ужасу от придуманных мною же картин.

«Дурак ты старый!» – сказал я себе, и в то же мгновенье кто-то черный и лохматый будто бы заглянул в окно. Я метнулся с постели, сорвал со стены ружье, переломил его, выцепил из ящика комода патрон, вогнал в казенную часть, защелкнул ружье и только после этого осторожно подошел к оконному проему, держась стеночки, сбоку.

Не было там никого, конечно же, и быть не могло. Просто низкие облака, то и дело наползавшие на убывающую луну, да разыгравшееся воображение играли со мной злые шутки. Ругнулся я про себя, лег спать – и наконец-то уснул, без сновидений и страхов. Вот только, перед тем как провалиться в сон, заряженное ружье положил на полу рядом – чтобы можно было в один миг достать рукою. Спроси меня кто-нибудь: «Зачем? В кого стрелять ночью собираетесь, господин Ильин?» – не ответил бы. Но и на стену разряженное ружье не повесил бы.

Утром же, проснувшись и приведя себя в порядок, первым делом дал я себе слово не лезть более в полицейские дела. Пусть уж Егор – ну и студент наш, ежели ему совсем невмоготу спокойно сидеть, – разыскивают преступника, ломают себе головы. Я же и без того найду себе занятие. Да вот – хоть крышу сарая, от обильного снега просевшую, подремонтировать. Не по погоде, конечно, не по сезону, но когда-нибудь надо же! Ничего-ничего: не торопясь да основательно – можно и зимой. Позвать Ермека Рахимова да с ним же и сделать.

И вот только принял я такое решение, как тотчас же и объявился у меня гость. Подумал я даже: а вот реши я насчет сарая не сегодня, а вчера, к примеру, – пришел бы он вчера? Но молодой Ульянов пришел сегодня и, не особо церемонясь, немедленно вернул меня к тому, о чем я постановил себе не думать.

Я пригласил его в комнату. Он вошел – как был в шинели, только снег с сапог отряхнул предварительно в сенях – и уселся на стул. Я еще не успел раскрыть рот, чтобы предложить Владимиру чаю, как он задал свой вопрос – с такой торопливостью, будто слова эти давно крутились у него в голове и потребовалось только мое наличие, чтобы они выскочили наружу:

– Николай Афанасьевич, как по-вашему – какие загадки в этом деле первостепенные?

Ну, по мне-то как раз все дело представляло собою одну большую загадку без малейшего намека на разгадку. Тем не менее я этого говорить не стал, а всерьез задумался над вопросом и, помолчав минуты две, сказал:

– Ну, во-первых, личности несчастных, оказавшихся в Ушне. Она – с картечью в груди, он – с остановившимся сердцем, как вы предполагаете. Пока ведь известны лишь его инициалы. Кто он, этот господин Рцы Слово? Что привело его в Россию?… Ежели он, конечно, и правда иностранец и ваше предположение верно, – добавил я после небольшой паузы.

– Так. – Гость кивнул ободряюще, словно учитель ученику на уроке. – Ну, а во-вторых?

– Во-вторых? – переспросил я чуть растерянно. Я не умел раскладывать все вот так, по полочкам. – Что значит – во-вторых? Разве эта загадка уже разгадана?

– Нет, разумеется, не разгадана, но вы же сказали: «во-первых». Значит, есть и во-вторых? Так что же – во-вторых?

– Во-вторых… – Я опять задумался. – Во-вторых… Конечно, есть и во-вторых, вот только… Ах да, конечно! Что их связывало? Что связывало этих несчастных – настолько, что он бросился за нею в ледяную воду? Вот вам и во-вторых.

– Ну, ответ на второй вопрос можно получить, ответив на первый, – заметил мой молодой друг, малость поскучнев. Видимо, мои слова его несколько разочаровали. – Да и потом – может, он полез в воду не за кем-то, а за чем-то? Так что вот вам еще и в-третьих.

– А в-четвертых – но правильнее было бы сказать, во-первых, – кто преступник? – добавил я. – Это – главный вопрос и главная загадка! И что это за истории с чертом? И наконец, при чем тут несчастный Кузьма Желдеев?

– Сотский, может быть, и ни при чем, – ответил Владимир. – Просто оказался в ненужном месте в ненужный час. Хотя, судя по всему, нарочно в это ненужное место и приехал. Что касается потусторонних сил, то у меня отношения с чертями никогда не складывались. Как и с богами, да… – Он замолчал, опустил голову.

– Я что-то упустил? – спросил я.

– Не то чтобы упустили… – Владимир вздохнул, развел руками. – Вы назвали вполне реальные загадки. Но ведь это все равно что сказать: «Задача шахматиста – поставить противнику мат». И я с этим вполне согласен. Но сейчас меня интересует: каким образом провести, скажем, королевскую пешку на клетку вперед и не потерять ее. А потом еще на клетку, и еще… И уж потом, когда я достигну восьмой линии, я буду думать, какие ходы совершу новым ферзем. Вот я и хочу узнать: по-вашему – решение какой загадки продвинет нас еще на шаг к раскрытию преступления?