Книга История Льва - Микита Франко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лёва, разглядывая снимок, с надеждой подумал о совсем магической, может быть, даже мистической вещи: вот бы прошедшие дни не проходили навсегда. Может быть, прошлое где-то есть, может быть, оно существует в каком-то другом, отдельном мире, и не исчезает насовсем? Хорошо было бы, если бы эти два малыша всё ещё сидели где-нибудь там, в тёплом летнем дне восемьдесят третьего, на старом диване в Юриной квартире, дрались за телефон и даже не подозревали, что один из них не доживёт до пятнадцати. Было бы хорошо.
В конце альбома Лёва нашёл фотографию: она была вложена отдельно, а не приклеена к шероховатым страницам, как все остальные. Он сразу узнал, что это за фото – портретное, девять на двенадцать, специально для школьного альбома. В мае приходил щелкать фотограф, мол, девятый класс, первый выпускной…
Фотография была хорошая, профессиональная, и, наверное, самая свежая из всех Юриных фоток. Она гораздо больше подошла бы для памятника, но Лёва понимал, почему тётя Света и дядя Миша её не выбрали – на ней явно прослеживались следы Шевиной зависимости: тёмные круги под глазами, впалые скулы, землистый цвет лица.
Подняв глаза на остальных за столом (никто на него не смотрит?), Лёва быстро схватил фотографию и сунул её в задний карман джинсов. На секунду ему стало стыдно за свой поступок, ведь это, скорее всего, действительно было последнее Юрино фото, но тут же он с обидой подумал: «У них целый альбом его фоток, а у меня – ничего».
Конечно, про «ничего» – не совсем правда. Какие-то детские точно нашлись бы. Но тех, где Юра выглядел бы точно таким, каким запомнил его Лёва в последние дни – действительно не было.
Лёва первым решил покинуть поминки (уж слишком неуютно он чувствовал себя в компании плачущих родственников) и, уходя, совершил ещё одну кражу: стащил из шкафа с обувью биту. Об этом даже подумать ничего не успел – стащил и всё, как клептоман, патологически тянущий в руки всё, что ни попадя. Фотографию спрятал среди тетрадей – там же, где свой первый стих, а биту убрал в шкаф с одеждой.
Периодически Лёва вспоминал тот снимок из лета восемьдесят третьего, задаваясь нешуточным вопросом: а сам-то он до пятнадцати доживёт?
На последнем обходе Лёва спросил у врача свой диагноз, тот ответил: вегетососудистая дистония. Звучало страшно, но всё равно не так страшно, как ВИЧ. Он чувствовал себя обманщиком. Должен ли он был сказать врачам, что, может быть, подцепил эту хрень? Могла ли из-за вируса подскочить температура? И могла ли снизиться обратно, если ВИЧ неизлечим?
Теперь он жалел, что так плохо слушал всех этих приглашённых волонтёров из СПИД-центров, которые вместо уроков физкультуры или труда что-то долго и сложно рассказывали про ВИЧ, пока они с Шевой на последней парте играли в крестики-нолики. Ни черта непонятно. И самое главное, непонятно, что теперь делать.
«Что делают люди, когда узнают, что могут быть заражены?»
«Идут проверяться, наверное», - отвечал он сам себе.
«А куда?»
«Может быть, в больницу»
«В какую? В любую? И как это будет выглядеть? Я должен буду прийти и сказать, что подозреваю у себя ВИЧ? Они спросят почему, а что я отвечу? Что спал с парнем? Что за жесть…»
Нет, это было никак невозможно: прийти и сказать кому бы то ни было, что у него был секс с парнем. Вариант, при котором у него был секс с «вичовым» парнем звучал ещё хуже. Такое на этом свете он мог сказать только одному человеку. И, когда терзаться страхами, сомнениями и домыслами стало совсем невыносимо, Лёва нарушил обещание: он рассказал.
Разговор случился через неделю после выписки из больницы: Власовский зашёл к Лёве домой, чтобы забрать свою «Анатомию». Лёва добросовестно её прочитал, особенно про иммунную систему, но учебник оказался старым, семидесятых годов, и о ВИЧ там не было ни слова.
Он пригласил Якова в свою комнату, и, стараясь соблюсти анонимность (как просила тётя Света), начал издалека:
- Слушай, тут такое дело, я знаю одного парня, у которого был секс с парнем, у которого оказался ВИЧ, и теперь этот парень…
- Так, прекращай, - перебил Яков, присаживаясь на Лёвину кровать (тот опять забыл проявить гостеприимство). – Это даже не смешно.
Лёва, который до этого нервно нарезал круги по комнате, замер перед Власовским.
- Что не смешно?
- Вот это твоё: «Я знаю парня, который знает парня, который знает парня». У Шевы был ВИЧ?
Испугавшись его проницательности, Лёва почти взмолился:
- Только никому не говори!
- Не такая уж великая тайна, он же кололся.
- Всё равно никому не говори, я обещал его маме не рассказывать.
- Ладно, мне в общем-то и не с кем обсуждать ВИЧ-инфицированных наркоманов, - согласился Яков. – Так, и что? Ты с ним спал?
Лёва почувствовал себя, как в детстве, когда признавался маме, что изрисовал фломастерами обои на кухне. Тогда он утыкался носом в пол и запинался от стыда. Сейчас получилось точно так же:
- Д-да, - выдохнул он, не глядя на Якова. – Один раз, в ночь перед его… Перед тем, как он лёг в больницу.
- И вы не предохранялись?
- Мы не… - Лёва недоговорил, запнувшись.
- Что «вы не»? – Власовский был таким спокойно-требовательным, что даже раздражал.
Чувствуя, как краснеет от стыда, Лёва попытался сказать ещё раз:
- Мы не делали… этого… ну…
- Вы не занимались анальным сексом? – догадался Яков.
У Лёвы от стыда заложило уши, загорелись щеки, вспотели ладони – и всё это одновременно. Как Власовский так легко произносит слова, которых Лёва даже слышать не может?
Давя в себе мучительную неловкость, он кивнул.
Легче не стало, Власовский продолжил свои расспросы:
- А что делали?
- Боже, да какая разница! – раздражился Лёва.
- Большая, от этого зависит, был ли риск заражения. Может, ты зря волнуешься.
Лёва молчал, твёрдо решив, что лучше умрёт, чем начнёт объяснять Якову, чем они с Юрой занимались. Он ещё и слов таких умных не знал, это Власовский может сказать «анальный секс», а Лёва понятия не имел, какими
