Книга Маргарита Бургундская - Мишель Зевако

Быть может, в этот день, по случаю праздника, швейцарцы немного подгуляли, быть может, достойный солдат выпил чуть больше обычной своей нормы, пусть швейцарцы и имели репутацию умелых выпивох, но случилось так, что уже по истечении часа дежурства человек этот начал закрывать глаза, затем зевнул во весь рот, затем широко потянулся. Он с радостью бы прошелся по комнате, чтобы взбодриться, но это было запрещено: он должен был неподвижно стоять перед дверью короля до тех пор, пока его не сменят.

В таком состоянии полудремы и пребывал швейцарец, когда ему причудилось, что он грезит…

В королевской прихожей стояли два огромных сундука.

Швейцарцу показалось, что крышка одного из этих сундуков приподнялась сама по себе, медленно и бесшумно. На какое-то мгновение швейцарец оторопел, но изумление его тотчас же сменилось суеверным страхом, когда из-под крышки ловко выскользнула обезьяна и на четырех лапах направилась к нему, гримасничая и подпрыгивая.

Швейцарец начал с того, что осенил себя крестным знамением. Затем он прошептал:

– Tarteifle![5]

Затем он широко открыл рот, чтобы закричать.

Но призыв о помощи так и замер на устах. Его странный сон оборачивался настоящим кошмаром: из того же сундука выбрались, опять же на четырех лапах, два других животных; на сей раз это были медведи, громадные медведи, которые, подскочив к нему, встали на задние лапы и замерли, в то время как между ними обезьяна продолжала кривляться и строить гримасы. Часовой почувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот, и встают дыбом волосы на макушке. Очевидно, ему явилось некое дьявольское видение, и все, что он мог сделать, так это быстро пробормотать какую-нибудь молитву.

– Святой Людвиг, – прошептал он, – я обещаю тебе серебряную марку из следующего жалованья, если ты избавишь меня от этих извергнутых преисподней животных.

– Amen![6] – сказала обезьяна.

– Amen! – проворчали медведи.

– Tarteifle! – повторил швейцарец со страхом. – Они еще и говорят, да не хуже настоящих христиан!

Поднапрягшись, он уже собирался закричать во всю силу своих легких, когда обезьяна прыгнула на него, схватила стражника за горло, а один из медведей прикрыл ему рот могучей лапой.

Обезумевший от страха – как-никак не каждый день доводится так близко общаться с созданиями ада – швейцарец почувствовал, как ему вяжут за спиной руки и суют в рот кляп. Тогда силы окончательно оставили его. Стражник обрушился на пол между лапами медведей, которые с большей нежностью, чем можно было ожидать со стороны животных, приподняли его, перенесли к сундуку и опустили внутрь.

– Веди себя благоразумно, мой юный друг, – промолвила обезьяна, – и никто не причинит тебе вреда, а если хоть дернешься – считай, что ты уже труп.

Об этом швейцарца она могла бы и не предупреждать: тот был уже без сознания.

Тогда обезьяна спокойно заперла сундук и, проворно избавившись от своего наряда, превратилась в Бигорна, в то время как из медвежьих шкур вылезли Гийом Бурраск и Рике Одрио.

Ланселот Бигорн направился прямо к двери в королевские покои и, легонечко поскребши по дереву, шепнул:

– Иа!

– Это ты, Баэнь? – вопросил голос короля.

– Ио! – отвечал Бигорн.

Спальня Людовика Сварливого огласилась громким хохотом.

– Да ты пьян, бездельник! – вскричал король. – Думаешь, что все еще находишься на своей ослиной мессе?! Что ж, входи и рассказывай, как ты провел эту твою службу, дьявольский епископ!

Бигорн открыл дверь и вошел.

Следом вошли Гийом Бурраск и Рике Одрио, которые, заперев дверь, встали по обе ее стороны, скрестив на груди руки.

Людовик Сварливый был храбрым дворянином, не боявшимся ни Бога, ни дьявола. При виде трех незнакомцев он выпрыгнул из постели, подскочил к своей шпаге и, даже не поддавшись тому ужасному ребяческому гневу, что охватывал его при малейшем недовольстве, спросил низким, хриплым, раскатистым голосом, который, вероятно, больше, чем его обычные вопли, испугал бы тех, кто хорошо знал эту буйную натуру:

– Как вы смеете входить сюда?

Опустившись на колени, Бигорн отвечал:

– Лишь горячее желание спасти нашего сира короля от измены смогло внушить нам необходимую смелость. Да соблаговолит король уделить нам минуту своего августейшего внимания: ни один из нас не вооружен. Если Его Величество сочтет, что мы повинны в каком-либо преступлении, ему останется лишь позвать стражу, и, клянусь святым Варнавой, мы даже не станем оспаривать наши головы у палача. Но, в таком случае, мы ничего не скажем.

Людовик приставил шпагу к креслу, у которого та и стояла, поспешно накинул на себя шлафрок и вопросил:

– Кто вы такие?

Поднявшись с колен, Ланселот Бигорн отвечал:

– Это – Гийом Бурраск, император Галилеи. Это – Рике Одрио, король Базоши. Я же лишь покорнейший слуга их и Вашего Величества, зовут меня Ланселот Бигорн.

– Гийом Бурраск? – пробормотал король. – Рике Одрио, Ланселот Бигорн?.. Мне кажется, я где-то уже слышал эти имена?

– Клянусь Всевышним, сир! – сказал Гийом. – Вы, вероятно, слышали, как мое имя выкрикивал глашатай полевой жандармерии, когда, по вашему приказу, назначал цену за мою голову.

– А так же и за мою! – промолвил Рике, поморщившись.

– И за мою! – добавил Бигорн. – Таким образом, сир, перед вами трое приговоренных к смерти, которых вы укрываете у себя, а ведь глашатай Шатле заявил, что всякого, кто предоставит нам убежище, ждет смерть.

Мрачный и задумчивый, Людовик Сварливый слушал его вполуха. Из того, что сказал Бигорн, его взволновало лишь одно слово, и слово это было – «измена»!..

Это слово и так уже не давало ему покоя по ночам с тех самых пор, как Мабель, в своей темнице, бросила его как зловещую угрозу.

Кто же этот изменник? Кто его предавал?..

По словам колдуньи, какая-то женщина. Женщина, которую следовало искать прямо в Лувре, в его ближайшем окружении.

– Вы бесстыдные негодяи! – проворчал Людовик Сварливый. – Ну да ладно… Подождите меня здесь. Ты, Бигорн, прав: пока король предоставляет вам убежище, пока вы у него в гостях, рука палача не опустится.

Произнеся эти слова с достоинством и величественностью, которые отнюдь не были ему свойственны, Людовик вышел из своей спальни, оставив своих гостей одних.

– Клянусь той свиноматкой, что произвела тебя на свет, – воскликнул Рике Одрио, обращаясь к Бигорну, – говорил же я тебе, что ты ведешь нас волку на съедение!