Книга Клуб ракалий - Джонатан Коу

Меня спортсменом назвать никак нельзя. Поскольку земля вокруг расстилалась совершенно ровная, я с удовольствием гонял на одном из отыскавшихся в доме велосипедов — не ради физических упражнений, а просто для того, чтобы добираться до Скагена. Здесь я подыскивал себе занятия, более приходившиеся мне по вкусу. Я провел многие часы в музее Скагена с его превосходным собранием полотен. Живописцев скагенской школы, приезжавших сюда в начале столетия, привлекало в этот северный край земли особое качество света, отражаемого лежавшими вокруг морями. С наслаждением бродил я по оживленной гавани, наблюдая за приходом судов с огромными, набитыми камбалой, скатами и сельдью тралами. Съездил с отцом и матерью в Хальсиг, чтобы навестить Песочную церковь, входившую некогда в скагенский приход, но теперь почти наполовину погребенную под дрейфующими дюнами. Да и просто прогуливаться по Скагену было приятно — вдоль спокойной заводи Остербиви с ее золотисто-желтыми домами, чьи наполовину кирпичные, наполовину деревянные просмоленные фронтоны выглядели такими же опрятными, учтивыми и добронамеренными, как обитавшие за ними датчане.

Ни один из этих эпитетов, увы, нельзя было отнести к двум датским подросткам, жившим в Геммел-Скагене по соседству с нами.

Эти двое, Юрген и Стефан, делили маленький дом с пожилой четой, которую мы сочли их дедом и бабкой. Стефану было, по моим представлениям, лет пятнадцать, а Юргену — года, возможно, на два-три больше. Нас они, казалось, невзлюбили с самого начала, а если не всех нас, то уж Бауманов точно; а еще точнее, если не всех Бауманов, то уж определенно Рольфа, которого оба дразнили, поддевали и задирали при всякой возможности.

Рольф был мальчиком крепким, но неловким и неповоротливым. Как и все Бауманы, он прекрасно говорил по-английски и в эти каникулы, к немалому моему удивлению, быстро и накрепко подружился с Полом, который сходился с людьми отнюдь не легко. Они устраивали заплывы на скорость, бегали наперегонки по пляжу, уезжали вдвоем на долгие велосипедные прогулки и без устали гоняли по задней лужайке футбольный мяч. Вот в разгар одной такой игры (я сидел, читая, в кресле у окна гостиной) Юрген со Стефаном впервые с ними и заговорили.

— Эй! Немчура! — окликнул их Юрген. — Это наш двор. Кто вам позволил играть в ваш дурацкий футбол на нашей лужайке?

Рольф молчал и лишь с опаской взирал на двух рослых датчан.

Ответил им Пол:

— Я не немец, я англичанин. И это двор не только вашего дома, но и нашего тоже.

— Но друг-то твой немец, так? Он здорово смахивает на tygge Tyske. (Что означает, по моим догадкам, «жирный немец».)

— Его имя Рольф, — ответил мой брат, — а мое — Пол. И бьюсь об заклад, что за два периода по десять минут каждый мы обдерем вас со счетом шесть-ноль.

Ситуацию Пол, таким образом, разрядил, и вскоре все четверо уже яро сражались в футбол. Слишком яро, быть может. Насколько мне было видно и слышно, любой забитый гол ожесточенно оспаривался пропустившей командой, да и вообще каждую минуту-другую возникали громкие перебранки. Датчане играли напористо, набрасываясь на Рольфа всякий раз, как он завладевал мячом, и нередко блокируя его так жестко, что он летел на землю. Позже я слышал, как он с обидой рассказывает матери, что они ему все голени ободрали.

— Не нравятся мне эти ребята, — еще раз пожаловался он, когда поздно вечером все мы уселись на огромной семейной кухне обедать. — Уж больно они грубые и жестокие.

— Обыграть-то мы их все-таки обыграли, — похвастался Пол. — Выдающаяся победа англогерманского союза.

— А ты с ними не играл, Бенжамен? — спросил Гюнтер, протягивая мне блюдо с сыром и ветчиной.

— Мой брат не игрок, — сообщил Пол. — Он эстет. Он так и просидел с полудня у окна, слабоумно улыбаясь. Не иначе как симфоническую поэму сочинял.

— Вот как? — удивился Гюнтер. — Я знал, что ты собираешься стать писателем, Бенжамен. Так ты еще и музыку пишешь?

— В общем-то, нет, — ответил я, посылая Полу негодующий взгляд. — Просто люблю сочинять иногда мелодии, навеянные каким-нибудь человеком или местом.

— Ну-ну. — На Гюнтера услышанное, похоже, произвело немалое впечатление. — Так, может, сочинишь что-нибудь, навеянное моими прекрасными дочурками?

Я взглянул через стол на Кошмарную Парочку, как мы с Полом окрестили между собой двойняшек, и не смог представить себе чего-нибудь в большей мере невероятного.

— Не исключено, — пробормотал я.

— Как машина, Гюнтер? — спросил отец, меняя, огромное ему спасибо, тему разговора.

— О, совсем неплохо. Пустячная царапина. Вернемся домой, все легко поправим.

В тот день, несколько раньше, Лиза ухитрилась повредить их машину — большой семейный БМВ, — отправившись с дочерьми в скагенский супермаркет. Поворотила куда не следовало, выехала не с той стороны на улицу с односторонним движением и попыталась развернуться, что закончилось совсем уж плачевно. Машину заклинило между бордюрами, поперек узкой проезжей части, и какому-то немецкому отпускнику пришлось выручать Лизу, совершив разворот своими силами. Мы уже начали понимать, что с Лизой подобные неприятности случаются часто. Прошлым вечером она, моя посуду, расколотила две тарелки, и я слышал, как мама громко заметила: «Можно подумать, будто она впервые попала на кухню». Подругами, понял я, двум этим женщинам стать не суждено.

* * *

Датских подростков отличала некая необузданность, неуправляемость, это было нам ясно; неуравновешенность и склонность (во всяком случае, Юргена) к неспровоцированному насилию. Их дед и бабка — которых они называли Мормор и Морфар — были с нами неизменно вежливы и дружелюбны, но всякая наша попытка поиграть с Юргеном и Стефаном неизменно кончалась дракой и телесными повреждениями, причем жертвой становился, как правило, Рольф. Если они не набрасывались на него с кулаками, не пинали ногами, так осыпали бранью.

— Эй, немец, — как-то при мне окликнул его на пляже Юрген, — что делал твой отец во время войны? Небось в нацистах состоял?

— Не говори ерунды, — ответил Рольф. — Во время войны отец был ребенком.

— Готов поспорить, будь он постарше, подался бы в гестапо, — сказал Юрген.

А брат его прибавил:

— Ага, точь-в-точь как Бернгард.

Всем нам было невдомек, что это может означать, меня же поражали терпение и покладистость, с которыми Рольф сносил их оскорбления. Мне начинало казаться, что чем пуще они его задирают, тем с большей страстностью ищет он дружбы этих датских мальчиков, старается добиться их одобрения.

Как-то после полудня Рольф остался с матерью и сестрами дома, а мы, все прочие, покатили на велосипедах к Гренену, северной оконечности полуострова. Нам говорили, что в этом месте встречаются два моря, Каттегат и Скагеррак, однако я и вообразить не мог, какое удивительное зрелище ожидает нас там. Мы неторопливо шли берегом к самому краешку Дании, солнце сияло, море отливало захватывающей дух синевой. Впрочем, мне следовало бы сказать «океан», ибо там, где тропа наша завершилась пустым песчаным простором, мы увидели два ряда накатывающих друг на друга бурунов; они, от первого и до последнего, не различались ничем — казалось, будто по прозрачной воде провели две борозды, сходящиеся, волна за волной, в пенистом, невозбранном соитии. Зрелище было настолько упоительным и странным, что всех нас так и подмывало захохотать во все горло. Впрочем, гид, подвезший нас (в странном гибридном экипаже — железнодорожном вагоне на тракторной тяге) назад, к автостоянке, уверял, что шутить в этом месте с водой отнюдь не рекомендуется. Во всей Ютландии, сказал он, нет более опасного для купания места, многие уже пытались проплыть между двумя морями и каждый раз это заканчивалось бедой.