Книга Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

В восторге от добрых вестей про мою американскую мамочку, я ждал автобуса «ЮнайтедКонтиненталДельтамерикэн», нервно расхаживая туда-сюда, пока люди с автоматами не начали коситься, а затем укрылся во временной Розничной зоне у помойки, где купил увядшие розы и бутылку шампанского за триста долларов. Бедная моя Юнис с кучей сумок вылезла из автобуса, так пыхтя, такая усталая — я готов был задушить ее, даря силы своими объятиями, но постарался не устраивать сцен, помахал вооруженным людям розами и шампанским — глядите, мол, мне хватает Кредита на Розницу, — а потом страстно поцеловал ее в щеку (от нее пахло самолетом и увлажняющим кремом), потом в узенький и прямой, совсем не азиатский носик, потом в другую щеку, потом опять в нос, и снова в щеку, туда-сюда бродя по дуге веснушек и переходя нос дважды, словно мост. Бутылку шампанского я уронил, но она не разбилась — уж не знаю, из какого футуристического мусора их делают.

От этой безумной любви Юнис не отшатнулась, однако на страсть мою не ответила. Смущенно улыбнулась мне пухлыми пурпурными губами и усталыми юными глазами и взмахнула рукой — дескать, сумки тяжелые. И они были тяжелы, дневничок. Я в жизни своей не таскал таких тяжелых сумок. Острые каблуки женских туфель то и дело пыряли меня в живот, а от круглой и жесткой металлической жестянки неизвестного происхождения на боку остался синяк.

В такси мы почти не разговаривали — обоим было неловко, оба, вероятно, чего-то стеснялись (моей относительной власти; ее молодости) и вспоминали, что провели вместе в общей сложности меньше суток и нам еще предстоит понять, есть ли у нас что-то общее.

— Этот ДВА совсем с дуба рухнул, — шепнул я, когда на очередном КПП такси сбросило скорость почти до остановки.

— Я толком ничего не знаю о политике, — ответила она.

Моя квартира ее разочаровала — слишком далеко от метро, слишком уродливое здание.

— Ну что, будет повод для пробежек, — сказала она. — Ха-ха. — Все ее поколение прибавляет это к каждой фразе — смахивает на нервный тик. «Ха-ха».

— Я так рад, что ты приехала, Юнис, — сказал я, стараясь, чтобы каждое мое слово выходило ясным и честным. — Я очень по тебе скучал. Я понимаю, что это как бы странно…

— Я тоже по тебе скучала, ботан, — сказала она.

Эта реплика повисла в воздухе, замешивая близость на оскорблении. Юнис, кажется, и сама удивилась, не знала, как поступить дальше, прибавить «ха!» или «ха-ха» или просто пожать плечами. Я взял инициативу на себя и сел рядом с ней на диван — хром и кожа, из тех, что своим присутствием благословляли роскошные круизные лайнеры в 1920-х и 30-х; на этом диване я всегда мечтал быть кем-нибудь другим. Юнис равнодушно уставилась на Книжную Стену; впрочем, теперь все мои тома лишились естественного типографского запаха и дышали главным образом «Дикими цветами».

— Мне жаль, что ты рассталась с этим парнем в Италии, — сказал я. — Ты писала, он был твой тип.

— Я сейчас не хочу о нем говорить, — сказала Юнис.

Вот и славно, я тоже не хотел. Я хотел просто ее обнять. На ней была овсяная фуфайка, а под фуфайкой я различил тонкие бретельки — вообще-то Юнис совершенно не нужен лифчик. Грубая мини-юбка из какого-то тканого наждака, под юбкой ярко-фиолетовые колготки — несколько чересчур для июньской жары. Защищается от моих блудливых рук? Или просто внутри ей очень холодно?

— Ты, наверное, устала — полет-то долгий, — сказал я, кладя руку на ее фиолетовую коленку.

— Ты мокрый как мышь, — засмеялась она.

Я вытер лоб, и на ладони влажно заблестел мой возраст.

— Извини, — сказал я.

— Я правда тебя так возбуждаю, ботан? — спросила она.

Я не ответил. Только улыбнулся.

— Спасибо, что разрешил мне тут пожить.

— Да хоть навсегда! — вскричал я.

— Поглядим, — ответила она. Я сжал ее коленку и двинулся было выше, но она перехватила мое волосатое запястье. — Давай не торопиться. У меня сердце разбито, не забыл? — Поразмыслила и прибавила: — Ха-ха.

— Ой, я знаю, что мы будем делать, — сказал я. — Это, типа, мое любимое занятие, когда лето наступает.

Я повел ее на Кедровый холм в Центральном парке. Кажется, ее напугали оборванцы из окрестного муниципального жилья, что ходили и ездили в креслах по моему кварталу Грэнд-стрит. Старые доминиканцы ухмылялись ей и кричали «Chinita!»[47]и «Ты уж потрать деньжат, китаяночка!» — я понадеялся, что ей это не показалось чересчур угрожающим. Квартал, где делал свои дела наш местный сраль, я предусмотрительно обогнул.

— Зачем ты тут живешь? — спросила Юнис Пак, видимо, не понимая, что недвижимость в других районах Манхэттена по-прежнему решительно недостижима, невзирая на последнюю девальвацию доллара (а может, из-за девальвации; я ничего не смыслю в валютах). Чтобы загладить впечатление от нашего бедного района, я заплатил за нас обоих по десятке на станции линии Ф, и мы направились в вагон бизнес-класса. Как спьяну рассказал мне на днях Вишну, умирающее Городское транспортное управление теперь коммерциализировалось и под лозунгом «Вместе мы куда-нибудь поедем» им заведует группа дружественных ДВА корпораций. В бизнес-классе обнаружились уютные, уже слегка побуревшие диванчики и громоздкие эппэрэты, цепочкой прикованные к кофейным столам и заляпанные отпечатками пальцев и разлитыми напитками. До зубов вооруженные национальные гвардейцы не пускали в вагон вездесущих нищих певцов, брейк-дансеров и разоренные семьи, выпрашивающие ваучер на Медобслуживание, — разношерстную толпу нью-йоркских Неимущих Индивидов, которые превратили обычные вагоны в сцену для своих талантов и горестей. В бизнес-классе мы обрели тысячу дискретных секунд подземного покоя. Юнис просматривала «Нью-Йорк Таймс — Стиль жизни», и я был счастлив — «Таймс» больше не прославленная газета былых времен, однако текста в ней больше, чем на других сайтах: в заметках на пол-экрана о каких-нибудь продуктах иногда тонко подается анализ ситуации в целом, и материал о новой кисточке для век на целый абзац уступает место краткому обзору интеллектуальной экономики индийского штата Керала. Женщина, в которую я влюблен, вдумчива и умна, в этом нет сомнений. Я не сводил глаз с Юнис Пак, с ее загорелых ручек, плывущих над проекцией данных и готовых атаковать, едва на экране развернется желанный предмет; под ее деловитым указательным пальцем маячило зеленое «Купи меня». За окном мелькали ярко освещенные станции, а я так пристально за ней наблюдал, что мы пропустили свою остановку, и пришлось возвращаться.

Кедровый холм. Здесь начинаются мои прогулки по Центральному парку. Много лет назад, после кровавого разрыва с подругой (печальной русской, с которой я встречался из каких-то извращенных понятий об этнической солидарности), я ходил к молодой, только получившей аккредитацию соцработнице — она принимала в квартале отсюда на Мэдисон. В этом районе обо мне кто-то пекся меньше, чем за сотню долларов в неделю, хотя в итоге Дженис Файнголд, магистр социального обеспечения, так и не излечила меня от страха небытия. Ее любимый вопрос был такой: «Почему ты думаешь, что станешь счастливее, если сможешь жить вечно?»