Книга Неизвестные лики войны. Между жизнью и смертью - Олег Казаринов

Это память о войнах с Наполеоном. Напомню, Германия и Россия тогда были союзниками.

А ещё раньше, во время Семилетней войны, в Пруссию вступил авангард русской армии, составленный из лёгких, нерегулярных войск. И уже русские историки констатируют: «Дикие, неустроенные орды этого войска всюду оставляли за собой ужас и отчаяние: пепелища, развалины и трупы жителей без разбора пола и возраста означали их след. Пруссаки смотрели на наше войско, как на вторжение новых варваров, называя наших казаков гуннами восемнадцатого столетия».

Казаки всегда являлись пугалом для врагов России. И небезосновательно.

«Не будучи профессиональным солдатом, казак, уходя на войну, оставлял дома семью и хозяйство. Поэтому с войны он должен был что-то привезти, чтобы быть не только воином, но и добытчиком. Командование смотрело на бесчинства, или как их называли раньше, „предерзости“, казаков сквозь пальцы. А проступки были одни и те же: грабёж населения, пленных, обозов и лагерей неприятеля». Всему этому сопутствовали убийства. В кампании 1770 года, например, казаки, ворвавшись в турецкий лагерь раньше всех, разорвали на палатки захваченные знамёна, оставив всю русскую армию во главе с Румянцевым без столь почётных трофеев.

В занятом в 1760 году Берлине казаки с удовольствием пороли газетчиков, «которые писали, что русские солдаты плохо обучены, плохо снаряжены, а офицеры и подавно никуда не годятся». Вот за это и пороли.

«Подумаешь, порка!» — скажет читатель.

Попробуем представить, как это было. Взлетает казацкая нагайка. Со свистом рассекается воздух. Хлысть! На ягодицах почтенного бюргера выступает багровая полоса. Хлысть! Кожа лопается и опухает. Хлысть! Летят мелкие брызги крови. Взрослый мужчина кричит от боли и стыда. «А чтоб неповадно было пасквили и небылицы сочинять о русской армии!» — гогочут бородатые донцы.

В чём вина писак? В том, что поддерживали свой народ в войне? Ободряли, воодушевляли, взывали к национальному чувству, призывали к борьбе?

К слову сказать, двести лет спустя, на Нюрнбергском процессе, Ганс Фриче, начальник отдела радиовещания Министерства пропаганды, был оправдан судом стран-победительниц. А пасквили и небылицы ведомства доктора Геббельса, я думаю, были не чета «газетёрам» короля Фридриха.

Дело в том, что война как раз и состоит из бесчисленного количества таких порок, избиений, ограблений, изнасилований, оскорблений, издевательств и унижения миллионов людей. Из жестокости. Уцелевшие мирные жители оказываются совершенно незащищёнными перед человеком с ружьём. Именно он, солдат, имеет власть над жизнью и имуществом, олицетворяет насилие, представляет в своём лице целый механизм разрушения и уничтожения. От его прихоти зависит участь мужчин и женщин, стариков и детей. Кому, случись несчастье, жаловаться, к какому начальнику идти, в какой суд обращаться?

Да и какой закон может восстановить справедливость, если война — это отрицание законов, это сама суть несправедливости.

Остаётся, сжавшись в комок, в вечном страхе ожидать конца этого кошмара. Ведь должно же это когда-то закончиться! Главное — выжить…

Я очень люблю свою страну и Российскую армию, но вынужден согласиться, что война — будь она проклята! — превращает в зверей и русских людей.

О. Костомаров отмечает, как после штурма Суворовым в 1794 году предместья Варшавы — Праги, последовало избиение поляков, сопровождающееся массовым грабежом и убийствами, во время которых «казаки таскали по улицам надетых на пики польских детей».

Торжествующий Суворов отправил прусскому королю жутковатое донесение: «Прага дымится, Варшава дрожит. На валах Праги. Суворов».

Побеждённые благодарили своего победителя за спасение от ярости солдат — город поднёс Суворову почётную саблю с надписью «Варшава своему избавителю» («Warszawa zbawcu swemu»).

Но разве только казаки «всюду оставляли за собой ужас и отчаяние: пепелища, развалины и трупы жителей без разбора пола и возраста»? Разве эти сцены не повторялись при вступлении регулярной русской армии в покорённые эмираты Средней Азии, в Китае при подавлении восстания «боксёров», в освобождённых городах Европы во время Великой Отечественной? (Вспомните отчёт начальника политуправления 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Галаджева, который я приводил в начале главы.)

Бессмысленные убийства продолжались и после капитуляции Германии. Солдат трудно остановить после ожесточённых боёв, невозможно сразу превратить ненависть в милосердие. Убивали пленных и раненых офицеров вермахта с боевыми наградами, подростков по подозрению в членстве «гитлерюгенда», разбежавшихся стариков из фольксштурма, просто красивых женщин.

«Вчера она несла ведро супа через улицу. Там шатались несколько пьяных солдат, увидели её: „Гоп-ля! Немка, сучка“ — и из автомата очередь поперёк спины. Она умерла в тот же час. Ещё плакала: почему, за что?»

Она спрашивала «за что?», потому что была… русской! Работала в офицерской столовой. В штатском платье. Но разве когда-нибудь опьянённые не только алкоголем, но и всеобщим кровопролитием солдаты интересовались биографией своих жертв?

Участники Чеченской войны мрачно признают: «Со снайперами, какого бы пола они ни были, у наших солдат разговор короткий. В лучшем случае — застрелят на месте. О худшем и говорить не хочу. Снайперша — „сука“. А суке — сучья смерть».

Каждому понятно, что армия вторгается во вражескую страну не в гости, где нужно себя хорошо вести. Ещё как-то можно объяснить зверства солдат на чужой земле. Там — враги. С ними не принято расшаркиваться.

Но если разгорелась гражданская война на своей территории? Вокруг — соотечественники, с которыми объединяет общий язык, вера, история, культура. Солдат окружают родные лица, знакомые с детства песни, привычные названия. Может быть, здесь война смягчает свои нравы?

Наоборот! Со своими и подавно не церемонятся. Сбрасываются остатки «приличий», которые худо-бедно приходится соблюдать перед лицом других народов.

Как известно, русские князья во время своих междоусобиц предавали огню и мечу города соперников, вытаптывали поля, истребляли население. Убивали пленных. Объединялись с внешними врагами. Порой отказывались от выкупа, только чтобы пролить кровь, как, например, суздальская дружина, осадившая Торжок. «Город готов был сдаться и просил князя Всеволода „взять мир“, „снизойти в милость“. Горожане обещали подчиниться, принять все условия, уплатить дань. Великий князь Всеволод Большое Гнездо хотел уже принять предложение, но воины категорически отказались, сказав: „Мы не целовать их пришли“. Торжок был взят и разграблен вопреки воле князя».

Во время русско-польских войн XVII века «насилия, чинимые населению Украины русскими войсками с самого их появления там, стали одной из главных причин перехода (…) казацкого старшины вместе со значительной частью рядовых казаков в польский лагерь. Польское господство после знакомства с безобразиями, творимыми московскими воеводами, казалось уже не таким страшным».