Книга Неизвестные лики войны. Между жизнью и смертью - Олег Казаринов

Чтобы успешно вести войну против войны, надо прежде всего знать, что такое война.

Франц Меринг

Никогда ещё война не казалась мне такой мерзостью.

Наполеон

Военная история увлекала меня с юных лет. Я запоем читал книги о войне, играл в солдатиков и бегал на фильмы «про войну», как и большинство мальчишек. Грозная поступь римских легионов, отчаянные штурмы рыцарских замков, героика Суворовских походов и Наполеоновских войн, «волчьи стаи» подлодок — мне было интересно всё!

Годы проносились один за другим. Мои сверстники шли играть в футбол и всё больше оказывали внимания противоположному полу. А я тем временем жадно «глотал» разные учебники и пособия по истории, часами корпел над военными картами, схемами и таблицами. Звон мечей, гром бортовых залпов, треск мушкетов, рычание танков и рёв бомбардировщиков казались мне такими романтичными! Гораздо романтичнее ухаживания за девчонками.

Со временем моими настольными книгами стали мемуары маршалов, воспоминания ветеранов, дневники военных корреспондентов, сборники документов. Я настолько погружался в описание бесконечных войн и сражений, что невольно представлял себя то в македонской фаланге, то в монгольском тумене, в швейцарской баталии или в шведском фирфенлейне, в гренадерском каре или за штурвалом истребителя.

Позднее я начал собирать видеотеку из документальных фильмов о войне и газетный архив. Благо военных кинохроник сейчас показывают много. И наших, и зарубежных. В прессе порой появляются публикации, мягко говоря, расходящиеся с традиционными взглядами на историю и войну.

Отрывочные фразы из интервью с участниками войны, фрагменты репродукций картин, незначительные высказывания в тексте и даже отдельные слова стали складываться в моём сознании в какую-то другую войну. В НАСТОЯЩУЮ войну.

И я всё чаще вспоминал, как в детстве, насмотревшись военно-патриотических фильмов, я спрашивал своего дедушку: «Деда, а ты на войне стрелял?» И мой дед, Николай Фёдорович Воробьёв, прошедший войну танкистом и закончивший её командиром роты, неохотно отвечал: «Стрелял». «А попадал?» — не отставал я. «Не знаю, — уклонялся он от прямого ответа. — Куда-то стрелял, а попадал или нет — не видел». Став взрослым, я понял, что он просто берёг меня от подробностей. Но тогда я был разочарован. Мне бы так хотелось, чтобы мой дедушка рассказал, как он строчил из танкового пулемёта, а фашисты кучами ложились под его очередями. Как в кино.

Но вместо этого дед рассказывал о том, как наши танки стреляли друг по другу из-за неразберихи («Эх, вот тогда мы драпали!»); как солдаты, заходя в венгерские, румынские и австрийские дома, прежде всего сбрасывали свои рубахи, покрытые вшами, и надевали чистые, вытащенные из шкафов; как поднимались вверх по Дунаю на баржах, а навстречу плыли обломки впередиидущих транспортов, подорвавшихся на минах; как мадьяры днём выходили к своим освободителям с цветами и аккордеонами, а по ночам подкладывали взрывчатку под гусеницы советских танков… Он много рассказывал. Но всё это мне по молодости представлялось таким скучным и неинтересным.

«Деда, а ты был ранен?» «Был контужен», — отвечал дед как-то смущённо, словно был виноват в том, что судьба берегла его. И он рассказал о том, как во время бомбёжки прикрыл своим телом новобранца, но осколок пролетел у него под мышкой и убил парня, а дед был оглушён взрывной волной. Он вспоминал, как его приводили в чувство солдаты, а он только по их разеваемым ртам понимал, что они его зовут. «Не сберёг мальчишку», — мрачнел дед, говоря об этом. Мальчишку! Ему самому было тогда едва за двадцать.

«Дед, а за что тебе дали орден?» — показывал я на Красную Звезду. И он рассказал, как во время атаки, под немецким огнём, починил два остановившихся из-за неисправности танка, какими испуганными были их экипажи, как он полз к ним, «словно лягушка»… Но и это мне, дураку, казалось настолько будничным и тыловым, что я слушал вполуха и даже, к стыду своему, уже не помню, за что мой дед получил вторую Красную Звезду.

Как бы я хотел воскресить его и поговорить с ним по-взрослому, задать тысячу вопросов, услышать ответы!

Прошло много времени, прежде чем я стал понимать, что за описанием славных подвигов, за изображением жирных победоносных стрел на картах, за победными реляциями и за сухим языком приказов скрываются события страшные, отрицающие все человеческие нормы и законы. За ними стоят страдания и поступки столь жестокие, что разум отказывается их принимать.

Романтика куда-то ушла, и постепенно на страницах книг, на батальных картинах и в кинокадрах стало проступать что-то уродливое, как в кошмарном сне, что невозможно передать словами, а можно только почувствовать. Словно перед тобой открывается ад, словно ты заглядываешь в глаза самой смерти.

Это и есть лик ВОЙНЫ.

Война выглядит отталкивающе. Только военные парады, разводы и смены караулов смотрятся красиво. Жонглирование ружьями, притопывание сапогами, ритмичное движение сотен белых перчаток. Бравурные марши, развевающиеся знамёна, шитьё мундиров. Что может быть великолепнее? Но настоящая война представляется рядами печных труб сгоревших деревень, «рвами смерти» и братскими могилами, виселицами и дымящимися воронками. И трупами, трупами, трупами… Война застыла в глазах скорчившихся под бомбами детей, обнажённых женщин, окружённых гогочущей солдатнёй. Хотите увидеть войну? Так смотрите на живой безобразный обрубок, некогда бывший человеком, вглядитесь в струпья сожжённых лиц. Смотрите и не отворачивайтесь от стекла глазных протезов, таких похожих на настоящие глаза и таких неподвижно-мёртвых.

Звуки войны мучительны. Она протяжно воет моторами, несущими гибель, выворачивает душу гулом приближающейся канонады, завораживает криком «ура!», который в следующую секунду переходит в отчаянно-тоскливое «…а-а-а!». Война оглушает взрывами, стальным лязгом, грохотом рушащихся зданий, диким ржанием коней и, казалось бы, таким тихим в общей дьявольской какофонии, хрустом человеческих костей, которые пронзает штык, рубит сабля, дробит приклад… Война потрясает рёвом торжествующего врага, воплями избиваемых людей, шокирует жуткими стонами и хрипами искалеченных и умирающих. Войну можно услышать в рыданиях сильных, суровых, изборождённых шрамами мужчин. Звуки войны слышны в ночных криках ветеранов, которые вскакивают с постели с безумными, ничего не видящими глазами, так как, «побывав в рукопашной хотя бы однажды, она будет сниться всю жизнь».

Запахи войны отвратительны. Это гарь пожаров и смрад разлагающихся трупов. Это тяжёлый дух немытых тел и спёртый воздух блиндажей и землянок, вонь армейских отхожих мест и тошнотворный дым крематориев. Война — это запах йода и хлорки госпиталей, которые не в состоянии заглушить настоявшийся запах свежей крови. Кто-нибудь хочет «понюхать пороха»?