Книга Свои, родные, наши! - Елена Арсеньева

Он не слышал своего голоса, не слышал, что Кира тихо заплакала, не чувствовал, что выходит из смотровой и медленно, аккуратно закрывает за собой дверь.

Он как будто находился в бессознательном состоянии… Однако при этом каждое его действие было четким и решительным.

Немедленно же Егор отправился к подполковнику Сизову и подал рапорт о своем желании служить в числе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Никакие уговоры и угрозы начальства на него не действовали, он не отступился до тех пор, пока не получил разрешения на перевод и не оформил все документы.

На другой же день Егора Ковалева уже не было в Ветровске.

* * *

В больнице Катя разминулась с Егором на какие-то минуты. Ей пришлось долго ждать, пока дверь кабинета не приоткрылась и оттуда осторожно не вышла Кира, придерживаясь за стеночку.

Кажется, чтобы переступить через порог, ей потребовалось напрячь все силы, потому что потом она сразу же опустилась на стул рядом с Катей.

Та нервно сглотнула: ей было страшно. Страшно от того, как выглядела Кира, какой неживой она была…

– Привет! – с натужной веселостью воскликнула Катя. – Какая ты бледная… Ничего-ничего, сейчас домой поедем.

Кира не ответила, глядя прямо перед собой. Казалось, ей трудно не только говорить, но и дышать.

– Помнишь, – наконец выдавила она, не глядя на Катю, – я в заброшенной комнате нашла дневник первой хозяйки Дома с лилиями?

Еще бы Катя не помнила! «…и когда я узнала, что понесла, я поняла, что жизнь моя теперь превратится в ад»! С этой фразы, которую дала ей прочесть Кира, все и началось, весь этот кошмар.

– Ну и к чему ты клонишь? – спросила настороженно.

– В этом дневнике, – с усилием продолжала Кира, – она написала, что проклинает всех, живущих в этом доме. Я и раньше про это слышала – что дом проклят. Что никому не будет здесь счастья. Никому! Разве что через сотню лет!

«Двинулась! – испугалась Катя. – Кирка двинулась!»

Однако страха своего она не показала, а деловито переспросила:

– Через сотню лет? Это когда, в девятьсот девяносто пятом году, что ли? Нет, я столько ждать не согласна. И тебе не советую.

Кира тихо сказала:

– Пойдем.

Катя помогла ей подняться.

* * *

Вскоре Катя, как и собиралась, уехала в Москву.

Кира осталась одна. Впрочем, она никого не хотела видеть. От встреч с родными отговаривалась тем, что готовится к сессии, ну, ей и не докучали, тем более что Шульгин последнее время прихварывал, Таисия Александровна присматривала за ним, а Михаил Иванович не выезжал из областного центра: вовсю шла подготовка к сорокалетию Победы в Великой Отечественной войне.

На самом деле в институт Кира не ходила и за учебниками не сидела. Дом сделался ей невыносим! Возможно, кто-то боялся там привидений далекого прошлого, ну а Кира боялась призраков не столь давно минувших дней: словно бы из-за каждого угла следил за ней похотливыми глазами Эндрю или эхом разносился голос Егора: «Я буду рядом…»

Ночами снился ей топчан, застеленный вонючей клеенкой, снились неумолимые руки докторши – и голос санитарки: «Девку чуть не угробила. Молодая совсем, а деток уже не будет!»

Нет, Кира не винила Ларису Ивановну. Она сделала все, что могла, чтобы избавить Киру от ненавистного ребенка Эндрю. А потом что-то пошло не так… И, пытаясь остановить непрекращающееся кровотечение, Лариса Ивановна удалила из ее тела все, что могло изливаться кровью. Удалила слишком много, зато спасла ей жизнь.

Теперь вопрос: стоило ли эту жизнь спасать?

Именно это ощущение – никчемности собственного теперешнего существования и полной бессмысленности существования дальнейшего – и страшило Киру больше всего. По сути дела, цели в жизни у нее больше не было. Нет на свете мужчины, на которого она взглянула бы без ужаса и отвращения, без ненависти… а какому мужчине она-то нужна будет, если он узнает, что Кира не сможет родить? Даже Егор, который был, конечно, не меньше, чем Эндрю, виновен в том, что произошло, исчез и больше не являлся к Кире. Да и прекрасно, она ведь хотела только одного: чтобы ее оставили в покое.

В поисках этого покоя она уезжала с раннего утра в город и бродила по улицам, наслаждаясь тем, что никто в этой толпе ничего о ней не знает и не обращает на нее внимания, а мерзкие призраки минувшей зимы не тащатся за ней по пятам.

Случались особенно тяжелые дни, когда Кира бессмысленно металась туда-сюда, с трудом удерживаясь от слез… и вот в один из таких мучительных дней она вдруг услышала странный звон, который спускался, казалось, с небес и наполнял все вокруг неизъяснимым, блаженным покоем. Такой же покой ощутила и душа Киры.

Она пошла вперед, чтобы быть ближе к этому чудесному звону, – и вдруг оказалась рядом с облупленными стенами старого храма.

Это была единственная церковь в Ветровске. Некогда неподалеку отсюда, за рекой, размещался и большой женский монастырь, однако после революции и его, и городской храм закрыли: разместили в этих зданиях, как водится, какие-то склады и мастерские. Однако с первых дней войны Русская православная церковь начала активную патриотическую деятельность. А руководство СССР, понимая важность единства всего народа в борьбе с фашистами, постепенно меняло свою религиозную политику. Прекратилась антирелигиозная пропаганда, сократились репрессии в отношении священнослужителей, в некоторых областях перестали закрывать храмы, а кое-где их начали открывать. Вот так повезло и старой ветровской церкви. А с недавних пор также было разрешено возобновить деятельность Заречного женского монастыря.

Прирастало его население за счет одиноких женщин, число которых война увеличила в разы – и число которых не уменьшалось. Их стараниями постепенно приводились в порядок заброшенные строения, кельи, монастырская территория, и теперь белые здания если не блистали роскошью, то выглядели пристойно, мирно, благолепно. А уж колокольни, что в монастыре, что в городском храме, отстроили такие, что малиновый звон плыл над Ветровском и округой, словно благоуханное облако!

У ворот церковного двора стояли немногочисленные нищие. Кира подала безногому старику, потом какой-то сгорбленной женщине в платочке – и, как-то внезапно потеряв все силы (такое с ней после аборта часто случалось), прислонилась к воротному столбу, поглядывая во двор.

Из церкви выходили женщины. Были среди них, к изумлению Киры, и молодые. Ну и старушки, конечно, но это как бы само собой разумелось. Но чтобы столько молодых ходило в церковь – это ее поразило.

– Вижу, плохо тебе, – вдруг сказала женщина, которой Кира только что давала деньги. – Зайди да помолись, легче станет.

– Да я не верю в Бога, – сконфуженно пожала она плечами.

– А ты поверь! – с силой сказала женщина. – Зайди и помолись.

Звон не умолкал, властно звал… И Кира вошла во двор, а потом и в храм с его полутьмой, рассеиваемой миганием множества свечей, и душным ароматом расплавленного воска, и изможденными лицами святых, которые внимательно следили за Кирой с икон. Куда бы она ни повернулась, где бы ни встала, она встречала чей-то мягкий, словно бы всепрощающий взгляд.