Книга Свои, родные, наши! - Елена Арсеньева

О том, что счастье – штука эфемерная, непрочная и непостоянная, известно вроде бы каждому и всякому. Однако этот каждый и всякий почему-то уверен, что именно его счастье окажется прочным и постоянным. Будет длиться вечно! До скончания времен! И он очень удивляется, когда однажды прочное здание его житейского и семейного благополучия, возведенное им с таким трудом и периодически тщательно ремонтируемое, не просто идет трещинами, а разваливается на мелкие кусочки, погребая под собой доверчиво расслабившегося простака.

Родион Камышев оказался одним из таких простаков…

С тех пор как он привез из роддома Лилю и Аришку, прошло пять лет. Его старшая дочь Катя, превратившаяся в сверх меры расфранченную красотку, не утратившую природной наглости и бесстыдно пользовавшуюся тем, что ее отец стал председателем ветровского горисполкома, училась на факультете иностранных языков в местном университете. Его средняя дочь Кира, своевольная и романтичная, заканчивала школу. Младшая – Аришка – была застенчивым тощеньким очкариком, предметом добродушных насмешек старших сестер и истинной отрадой отца и матери. Никто, кроме самого Родиона, Лили и Таисии Александровны Шульгиной, ее матери, не знал о тайне Аришкиного рождения, и тайна эта оберегалась так тщательно, что казалась забытой всеми давно и прочно.

Аришку Родион любил истово и самозабвенно. Когда росла Катя, он служил в армии, потом учился. С Кирой видеться ему было запрещено долгие годы. А детство Аришки, переполненное теми повседневными трогательными хлопотами, которые и заставляют любящих родителей спустя годы вспоминать даже болезни, даже грязные пеленки, даже ошалелые капризы своих чад с умилением и восторгом, прошло на его глазах, на его руках и под его присмотром. Родион любил Аришку… Однако даже самому себе он бы не признался в том, что и в этой чистой родительской любви он пытался одержать победу над истинным отцом Аришки, – так же как, еженощно предаваясь любви с женой, он пытался восторжествовать над человеком, который едва не увел от него Лилю.

Ну что же, он добился своего! Жена была с ним ласковой и страстной, совершенно как в первые месяцы их любовной истории; Камышевы казались поистине счастливой семейной парой – и где было Родиону знать, что в то самое ничем не примечательное, милое и обыденное утро, когда он кормил Аришку ненавидимой ею манной кашей и приговаривал: «За маму, за папу!» – что в это самое утро Сергей Морозов входил в лондонскую квартиру Германа Арефьева… и это означало начало крушения семейного счастья Родиона Камышева.

Сергей за это время сделался довольно известным и преуспевающим писателем. Он был приглашен в «Литературную газету» на должность спецкора и получил возможность ездить за границу. Он стал одним из тех немногих советских беллетристов, чья проза оказалась востребована и в Европе. Конечно, прежде всего его книги переводили в странах социалистического лагеря, но вот вдруг поступило предложение издаться в Великобритании. Это было особой ступенькой признания. Сергей не водил дружбы с диссидентами, не поливал грязью свою страну ни публично, ни в кулуарах, его проза была насквозь патриотична – однако именно это, возможно, и привлекло известного лондонского издателя Ивана Ростопчина, который искренне интересовался современной Россией, прежде всего потому, что сам происходил из семьи эмигрантов и не утратил духовной связи с родиной.

По его приглашению, а заодно и по делам редакции Сергей оказался в Лондоне, где первым делом разыскал Германа Арефьева. Когда-то они были знакомы и даже дружны: Сергей, который тогда начинал пробовать силы в драматургии, даже надеялся на протекцию Германа, чтобы поставить свою пьесу в ветровском театре, однако, узнав, что Герман – любовник Лили, в гневе порвал все отношения с ним.

Но годы многое лечат… И старая дружба восстановилась. Сергей почти уверил себя, что с его старинной любовью и ревностью покончено навсегда и он интересуется Лилей исключительно потому, что она тоже вдруг стала писать, да настолько хорошо, что несколько ее рассказов были приняты в журнале «Юность». Этот журнал Сергей прихватил с собой и в Англию – чтобы познакомить своего издателя с интересными произведениями молодых и многообещающих советских прозаиков. А между тем в журнале была опубликована фотография Лили. И даже не маленькая еле различимая фотка, как обычно водилось в литературно-художественных журналах, а фотография всей ее семьи – аж на полстраницы.

Однако до издателя журнал не дошел, потому что Сергей имел неосторожность показать его Арефьеву.

Жил Арефьев на втором этаже дома на четыре семьи, с отдельным входом для каждой. Дом выглядел очень буржуазным – и в то же время очень богемным. Впрочем, богемной была прежде всего обстановка квартиры Германа: эти кирпичные нештукатуреные стены, разномастная мебель, какой-то вызывающий, почти эпатажный неуют – и в то же время отчаянное старание свить некое гнездышко для измученной, одинокой птицы. Герман рассказал, что более или менее прилично начал жить только теперь, когда поступил работать в русскую редакцию радио Би-би-си, а до этого хватил мурцовки вволю: и уборщиком был, и посуду мыл, и чуть ли не по мусорным ящикам побирался…

Однако теперь, на взгляд Сергея, выглядел Арефьев очень неплохо, куда лучше, чем во времена жизни в Ветровске. Вроде бы даже помолодел! Постригся, приоделся, бросил свои замашки вечного портоса и донжуана в одном лице, стал сдержанней, хорошо контролировал не только свои слова, но и эмоции – однако все это вдруг рассыпалось в прах, когда он взглянул на фотографию в журнале «Юность».

Странно – Сергей был убежден, что связь его приятеля с Лилей давно забыта. Однако на стене висел портрет Лили, а Герман чуть ли не с порога спросил, известно ли Сергею что-нибудь о ней.

Сергей достал журнал, отдал Герману и налил ему русской водки, а себе – виски.

– Счастливая советская семья… – с едкой печалью проговорил Герман. – Смотрят, улыбаются. – Он прочел вслух подпись под фотографией: – «Семья Камышевых: Родион, Лиля, Кира, Ариша…» – И голос его дрогнул:

– Ариша?! Не может быть…

Обернулся:

– Серега! А в каком месяце она родилась?

– Где-то в начале лета.

– Старик… – пробормотал Арефьев, смешно загибая пальцы, словно подсчитывал что-то. – Это моя дочь!

– Ты спятил, что ли? – расхохотался Сергей.

– Нет, – блаженно улыбался Арефьев. – По срокам сходится! Лиля… когда мы жили с ней, мы договорились: если у нас родится дочка, назовем ее Аришей. А теперь смотри! – Он ткнул пальцем в фотографию: – Она же… она же на меня похожа!

Нервно вскочил:

– Камышев… отобрал у меня любимую женщину, воспитывает мою дочь… Он выгнал меня из Союза! Лишил меня работы, театра! Ненавижу! Он искалечил меня… Видишь, два пальца, они до конца не сгибаются до сих пор.

– Я, конечно, осуждаю Камышева, но… – хмуро пробормотал Сергей, которого волновал и раздражал оборот, который принял их разговор, – но у тебя был роман с его женой, ты зашел на его территорию. Прости и отпусти, у тебя другая жизнь!