Книга Брак - Диана Джонсон

С женщинами, сидящими в баре, неприятностей не оберешься – таково общепринятое мнение; оно идет вразрез с прежними представлениями о Кларе как о корректной, уравновешенной, выдержанной особе. Неужели на уровне подсознания он беспокоился об Анне-Софи, гадал, случалось ли ей когда-нибудь бывать в барах, скажем, во время деловых поездок по стране? Разумеется, случалось, а почему бы и нет? Но что это с ним? Ему вспомнилась Эмма Бовари. Будет ли Анна-Софи несчастна после свадьбы? Была ли несчастна Клара Холли? Когда она взглянула на него и сказала, что сейчас позовет Сержа, Тим с почти болезненной отчетливостью осознал, как она соблазнительна и как предосудительна реакция его самого, без пяти минут женатого мужчины.

Через несколько минут Серж Крей ввалился в комнату, неуклюжий, как медведь, задыхаясь, встряхивая головой и сопя. Тим не ожидал такого напора мощной, почти животной энергии – стиль этого режиссера был томным, даже манерным. Но в самом Крее было что-то от пещерного человека. Трудно было вообразить, чем он мог привлечь утонченную, отчужденную Клару. Еще труднее оказалось представить их обнимающимися, впрочем, как и любую другую пару.

Крей был коренастым мужчиной среднего роста или чуть ниже, крепким, с редеющими седоватыми волосами, в зеленом свитере из альпаки, вельветовых брюках и с медными браслетами на обоих запястьях. Настороженный блеск его глаз поражал – но, возможно, только тех, кто искал в его внешности признаки гениальности. Тим задал себе вопрос: обратил бы он внимание на Сержа, будь тот, скажем, продавцом мороженого или водопроводчиком? Да, у него необычные глаза. И это не иллюзия.

– О да, – саркастически протянул Серж, увидев, каким взглядом Тим проводил его жену, выходящую из комнаты. – Порой «тем образом, что возвышает натуру, один-единственный человек бывает чудесно одарен красотой, добродетелью и талантом» – так сказал Вазари о Леонардо. – Создалось впечатление, будто он имеет в виду Клару и неприязненно относится к таким качествам, как красота, добродетель и талант. – Леонардо был сверхчеловеком, вы не находите? В коллекционировании полотен Леонардо есть что-то от мании величия. Леонардо создан для мегаломаньяков. Билл Гейтс скупает картины Леонардо. Можно ли сказать, что и королева Англии страдает манией величия? Пожалуй, нет: эту коллекцию начал собирать один из ее предков. Однажды я встретился с человеком, который охотился за королевскими Леонардо…

Пойдемте наверх. Я никогда никому не показываю эти вещи, но на этот раз изменю своему правилу по настоянию Клары, – без предисловий перешел к делу Крей. – Сюда. Похоже, она считает, что мне недостает общества единомышленников и возможности побеседовать о моих сокровищах. Наверное, именно поэтому она пригласила вас сюда.

Тима отвлекали его очки с толстыми стеклами, которые увеличивали глаза и придавали им гипнотизирующий блеск. Лестница оказалась широкой и крутой; коридор, начинающийся на верхней площадке, вел, по-видимому, к нескольким спальням. Крей отпер одну из дверей.

– Меры предосторожности. Все эти замки. Сейчас во Франции участились кражи со взломом. Она считает, что я слишком одинок, – продолжал Крей. – Конечно, по сравнению с Биллом Гейтсом мои возможности не так велики, чтобы скупать творения Леонардо или Гутенберга. Но даже если можешь позволить себе такую роскошь, в этом нет ничего увлекательного.

– Да, – согласился Тим, понимая, что другого ответа от него не требуется.

– Какой из манускриптов вы хотели бы увидеть?

– Даже не знаю… я хотел бы осмотреть всю коллекцию, а не что-то конкретное, – отозвался Тим. – О манускриптах я мало что знаю. Может быть, у вас найдется похожий на тот, что был похищен в Нью-Йорке. – Он предположил, что полиция уже связалась с Креем по поводу кражи, предупредив, что преступник может попытаться продать ему рукопись.

Свою коллекцию Крей хранил в шкафу с широкими закрытыми полками. На этикетке первой из них значилось «Апокалипсис».

– В эпоху средневековья существовало несколько книг апокалиптических пророчеств с различными иллюстрациями. В некоторых просто перечислены события грядущих веков, в других – только подробности, к примеру предсказанного Холокоста. Последние особенно привлекают, чтобы не сказать – тревожат, меня в преддверии миллениума.

Тим старательно осмотрел большую жесткую пергаментную книгу с потемневшими страницами и невразумительным латинским текстом, а потом отдельно несколько плотных пятнистых страниц, укутанных в льняную ткань.

– Льняная ткань, не содержащая кислот, и все такое. Новейшие методы хранения. Само собой, я не специалист – я следую советам одного из сотрудников Британского музея.

– Это очень важно.

– Я расскажу вам нечто любопытное, что сообщили мне агенты Интерпола. За последний год было похищено четыре или пять экземпляров рукописного «Апокалипсиса» – главным образом из испанских монастырей и один с острова Уайт. Прежде, когда расследованиями краж предметов искусства не занимались всерьез, на это никто не обратил бы внимания, однако здесь мы видим явное совпадение или согласованность действий. Но никто не знает, что это – совпадение или разработанный кем-то план.

– Мы приблизились вплотную к новому тысячелетию, – осторожно согласился Тим. – Интерес к старине растет.

– Вы интересуетесь библейскими пророчествами? Вы верующий? – осведомился Крей.

– Не совсем так… – признался Тим.

– Не поймите меня превратно, – продолжал Крей. – Я отнюдь не набожен. Я скептик, а не верующий. И все-таки мы должны вести себя как подобает верующим людям. Я знаю, что, будь я верующим, я тратил бы деньги и время на то, во что верую, – на религию, политику. Так я и поступаю независимо от того, верую я или нет. А именно – трачу деньги. Я прочел немало книг по богословию и политологии, остановился на случайном наборе убеждений и с тех пор придерживаюсь их. В их основе лежит не вера, а решение, которое не столь подвержено темпераменту и не так зыбко, как вера. А вы смогли бы охарактеризовать свою веру как непоколебимую?

Тима загнал в тупик этот неожиданный экскурс в философию. Он пробормотал, что тоже до сих пор избегал приверженности какой-либо одной жесткой нравственной системе. Во время учебы в швейцарском пансионе у них с Сисом был один учитель химии, который считал, что дети представителей разных народов подобны неустойчивым химическим соединениям. Однажды он изрек: абсолютно известным ему человек склонен считать то, к чему он должен проявлять наибольшее недоверие. Эти слова Тим воспринял близко к сердцу, и хотя не отказался от некоторых абсолютных принципов, к примеру о том, что убивать грешно, в остальном он отвергал любые нравственные догматы, которые казались слишком замысловатыми, в том числе насаждаемые религией, в пользу инстинктивной порядочности, опирающейся на твердый фундамент: запреты лгать, проявлять жестокость и уж тем более убивать или воровать.

В целом же он руководствовался принципами умеренного гедонизма и чувства ответственности только по отношению к тому, что было вверено ему лично, и не тратил слишком много сил на большой мир, который все равно не сумел бы изменить к лучшему живущий впроголодь писатель. Впрочем, Тим замечал, что иногда в его писанину вкрадываются противоречивые высказывания, особенно если речь в ней идет о таких предметах, как массовые убийства в Африке или коррупция в политических кругах Франции. Если бы он твердо знал, что его действительно читают, он был бы более снисходителен к своей склонности полемизировать.