Книга Человек воды - Джон Ирвинг

Папаша Толстяк быстро осмотрел лыжи, несомненно ища признаки Luftwaffe[13]. Перебравшись через занос, Меррилл бросился к тому месту, где я лежал в полной отключке. К Мамаше Тонне вернулось ее могучее дыхание, и она ткнула в меня острием своего альпенштока.

— Боггли! Боггли! Боггли! — горланил на бегу Меррилл.

В то время как на краю плоского выступа собралась толпа зевак, дабы посмотреть, остался ли я в живых. Они ободряюще закричали, когда Меррилл поднял одну сломанную лыжу и не смог найти вторую. Мои безопасные крепления слетели. С вершины наноса служитель подъемника швырнул со злостью мои палки прямо в парковочную стоянку, где Меррилл осторожно приводил меня в чувство. Со снежной гряды послышались насмешливые аплодисменты и колкие замечания, когда любопытствующие увидели, что я кое-что себе отбил.

И тут, как заявляет Меррилл, подъехала американская чета в новеньком «порше». Они явно заблудились: они полагали, что прибыли на гонки в Зелл. Мужчина, устрашающего вида тип, приоткрыл окно и со звериным выражением уставился на ликующую толпу на снежном наносе. Он сочувственно улыбнулся Мерриллу, который пытался стащить с дороги пострадавшего лыжника. Но его жена, огромная туша лет сорока с тройным подбородком, хлопнула дверцей и, обойдя машину, стала со стороны мужа.

— Ну вот, черт возьми! — набросилась она на него, заставляя открыть окно. — Это все ты и твой поганый немецкий, и твое потрясающее умение запутаться в трех соснах! Мы опоздали. Мы пропустили первый этап.

— Мадам, — сказал ей Меррилл, волоча меня мимо них. — Радуйтесь, что первый этап пропустил вас.

Но мне приходится положиться в этом на слова Меррилла, хотя Меррилл и не заслуживает доверия. К тому моменту, когда мы снова оказались в Гастхауз-Тауернхофе в Капруне, Меррилл находился в еще худшем состояния, чем я. У него произошла аномальная реакция на инсулин: сахар в его крови упал до нуля. Мне пришлось затащить его в бар и объяснить сумасшедший взгляд Меррилла бармену.

— Он диабетик, герр Халлинг. Дайте ему стакан апельсинового сока или что-нибудь еще с большим количеством сахара.

— Нет, нет, — запротестовал Халлинг. — Диабетикам совсем нельзя сахар.

— Но он принял слишком большую дозу инсулина, — сказал я Халлингу. — И теперь ему нужно много сахара. — И, словно желая проиллюстрировать мои слова, Меррилл нащупал сигарету, зажег ее со стороны фильтра, скривился от неприятного вкуса и затушил о собственную ладонь. Я вышиб сигарету, и Меррилл недоуменно уставился на то место, где чувствовал слабую боль от ожога. Интересно, это моя рука? Взяв пострадавшую руку другой рукой, он помахал ею герру Халлингу и мне, будто флагом.

— Ja, апельсиновый сок, немедленно, — сказал герр Халлинг.

Я прислонил Меррилла к себе, но он мгновенно съехал с высокого стула.

После того как он очухался, мы посмотрели по телевизору видеозапись лыжных состязаний среди женщин в Зелле. Австриячка Хейди Шатцл выиграла первое место по скоростному спуску. Но в гигантском слаломе произошел конфуз. Впервые в международных соревнованиях победила американская спортсменка, которая побила Хейди Шатцл и французскую звезду, Маргарет Делакру. Запись была при-кольной. Во время второго спуска Делакру пропустила ворота и была дисквалифицирована, а Хейди Шатцл срезала угол и упала. Австрийцы в Гастхауз-Тауернхофе сидели словно в воду опущенные, но мы с Мерриллом радостно гудели, подогревая тем самым межнациональную вражду.

Затем показали запись с американской спортсменкой, выигравшей слалом. Это была девятнадцатилетняя блондинка, большая и сильная. Она прошла через верхние ворота гладко, хотя не очень быстро. Когда она миновала среднюю контрольную отметку, ее время было немного хуже, чем у других, и она это понимала; она пронеслась через нижние ворота, словно исполнявший боковое скольжение автобус, — опираясь сначала на одну лыжу, потом на другую, опустив плечи и срезая углы так близко к флажкам, что ни один из них не остался незадетым. У последних ворот она исполнила балетный номер на твердом, как лед, снегу: потеряв равновесие, она срезала угол на одной лыже, словно на расправленном крыле. Затем она выпрямилась, опустила вторую ногу на снег мягким, как поцелуй, движением, откинула свой большой зад на пятки и присела, устремляясь к финишной линии, где мгновенно поднялась во весь рост, как только пересекла финиш. Она срезала широкий и мягкий, брызнувший снегом поворот прямо у заградительного каната и толпы зрителей. Было ясно, что она уверена в победе.

Потом показали интервью с ней. У нее было гладкое, красивое лицо с широким ртом и такими же широкими скулами. Никакой косметики, только белая гигиеническая помада на губах; она то и дело облизывала их, смеялась, преодолевая тяжелое дыхание, и уверенно смотрела в камеру. Все ее крупное тело словно второй кожей обтягивал комбинезон; длинная золотистого цвета застежка-«мол-ния» шла от подбородка до самой промежности; она спустила ее глубоко вниз, демонстрируя свои большие, округлые груди, прикрытые мягким велюровым свитером: Она совершила круг почета вместе с занявшей второе место француженкой Дубо — маленькой, стремительной, похожей на крысу жентиной с моргающими глазками, и выигравшей третье место австриячкой Талхаммер, темноволосой хмурой особой, бесформенной и неуклюжей, чьи хромосомы, в этом я мог бы поклясться, были наполовину мужскими. Американочка оказалась на целую голову выше всех остальных и на пару дюймов выше бравшего у нее интервью журналиста, которого ее груди потрясли не меньше, чем ее спортивные достижения.

Говорил он по-английски ужасно.

— У фас наполофину немецкое имя, — спросил он ее. — Почему?

— Мой дедушка был австрийцем, — ответила девушка, и местные завсегдатаи в Гастхауз-Тауерн-хофе слегка воодушевились.

— Тогда ви гофорите по-немецки? — с надеждой спросил журналист.

— Только со своим отцом, — ответила девушка.

— А может, и со мной? — кокетливо спросил он.

— Nein, — отрезала девушка, и на ее лице мелькнуло легкое раздражение; видимо, она думала: «Почему бы тебе не спросить о моих лыжах, нахал?» Пухленькая соратница по команде высунулась из-за ее плеча и протянула ей развернутую пластинку жевательной резинки. Чемпионка сунула резинку в рог и начала мягко жевать.

— Почему фее американцы шуют резинки? — не отставал противный тип.

— Не «фее американцы шуют резинки», — передразнила его девушка.

Меррилл и я радостно загудели. Нахал сообразил, что ему так просто не сладить с ней, поэтому стал еще нахальнее.

— Как жалко, — сказал он, — что это последнее сорефнование в этом сезоне, хотя, конечно, это большая честь быть перфой американской спортсменкой, вииграфшей первенство.

— Мы «вииграем» еще не раз, — сердито жуя резинку, ответила ему девушка.

— Фозможно, в следующем году, — сказал он. — Ви бутете кататься в следующем году?