Книга Человек воды - Джон Ирвинг

— Мы уже почти на месте, Боггли! — врал мне Меррилл. — Согни колени!

Я видел, как шустрые детишки впереди меня плясали на канате, в то время как я тащил на своей спине целую гору; мои заледенелые варежки цеплялись за трос, мой подбородок бился о колени, а мои лыжи вихляли по лыжне. Я знал, что должен распрямиться, или моей спине придет конец.

— Наклонись, Боггли! — что было мочи заорал Меррилл, но я выпрямился.

Все сокровища мира — за один чудесный момент; я поднял канат до уровня груди и откинулся назад. Над собой я увидел маленьких детишек, чьи лыжи полностью оторвались от земли, и они повисли на канате, раскачиваясь, словно маленькие марионетки. Некоторые из них попадали, блокируя дорогу передо мной; было ясно, что им ни за что не подняться вовремя.

На вершине горы разъяренный тип, обслуживающий подъемник, сердито заорал на меня. Снизу под нами ему вторил горестный вскрик мамаш, постукивающих нога об ногу своими ботинками.

— Отпусти веревку, Боггли! — крикнул Меррилл. Я смотрел на надвигающийся на меня клубок из детей, сцепившихся лыжами и палками; их яркие крохотные варежки остались прилипшими вдоль восходящей линии каната. Служитель неожиданно скрылся в контрольной рубке, должно быть, он подумал, что это не варежки, а руки.

Я удивился, как мне удалось сохранить равновесие, когда я переехал первого ребенка.

— Отпусти, Боггли! — заорал Меррилл.

Я бросил быстрый взгляд через плечо на ребенка, которого я только что раздавил, и увидел, как он поднялся, шатаясь, и попал Мерриллу прямо в солнечное сплетение своим детским противоударным шлемом. Меррилл выпустил веревку. Потом я оказался в кругу маленьких человечков, наносящих удары своими палками и отчаянно звавших по-немецки на помощь своих матерей. Находясь в самой середине, я почувствовал, как канат резко дернуло, он застыл в моей руке, и я кубарем покатился прямо в эту кучу-малу.

— Es tut mir leid[11].

— Gott! Hilfe! Mutti, mutti…[12]

Меррилл смел меня с лыжни у канатного троса на спуск, который снизу казался таким гладким и мягким.

— Пожалуйста, Меррилл, я хочу пойти ногами.

— Боггли, ты оставишь дырки для других лыжников…

— Я хочу сделать одну огромную дыру для всех других лыжников, Меррилл.

Но я позволил Мерриллу Овертарфу проводить меня к центральному спуску и помочь взять верное направление вниз; теперь детишки уменьшились уже до размеров гномиков, а машины на парковочной стоянке выглядели детскими игрушками. Овертарф продемонстрировал мне торможение плугом, затем показал вихляющий поворот упором. Веселая детвора подлетела к нам, отталкиваясь палками, делая зигзаги и так легко и безопасно падая, словно это были маленькие клубки шерсти.

Мои лыжи ощущались на ногах как длинная, тяжелая лестница; мои палки казались мне ходулями.

— Я спущусь за тобой, — пообещал мне Меррилл, — на тот случай, если ты упадешь.

Начал я достаточно медленно: детишки обгоняли меня с явным презрением. Затем я заметил, что набираю скорость.

— Наклонись вперед! — скомандовал Меррилл, и я пошел немного быстрее, мои лыжи щелкнулись друг о друга и разъехались в стороны. «Что, если одна лыжа наедет на другую?» — подумал я.

Затем я миновал первую группу пораженных детишек, как если бы они оставались неподвижными. Пусть знают, маленькие негодяи!

— Согни колени, Боггли! — донесся до меня далекий голос Меррилла. Но мои колени, кажется, заклинило намертво. Я приблизился к маленькой белокурой девчушке в яркой шапочке и осторожно отстранил ее бедром с пути, словно пушинку.

— Es tut mir leid, — произнес я, но слова застряли у меня в горле; на глазах выступили слезы.

— Тормози плугом, Боггли! — орал что было сил Меррилл.

О да, этот приемчик! Но я не осмеливался даже пошевельнуть лыжами. Я попытался приказать им разъехаться в стороны, но они сопротивлялись; моя шапка слетела. Впереди меня стайка гогочущих ребятишек. Отталкивалась шестами и меняя направление, они пронзительно верещали от страха — на них неслась лавина! Не дожидаясь, пока я кого-то собью, я бросил палки и дубинкой прошел между ними. Внизу, у приюта, ругаясь на чем свет стоит, появился служитель с лопатой; он выравнивал лыжню под тросом, но я подозревал, что у него не заржавеет огреть меня этой лопатой. Линия подъема была нарушена, зрители и лыжники рассыпались в поисках укрытия. Я представил себе воздушный налет — с точки зрения бомбы.

В основании склона я заметил плоский выступ; наверняка, подумал я, он поможет мне затормозить. Если же нет, то впереди меня ждала огромная куча снега, сооруженная бульдозером для того, чтобы застраховать лыжников от вылета на парковочную стоянку. Я надеялся, что она не слишком жесткая.

— Используй ребро! — орал Меррилл. — Ребро?

— Согни свои проклятые колени!

— Колени?

— Боггли, ради бога, падай!

— Перед этими сопляками? Никогда!

Я вспомнил, как какой-то парень у пункта проката лыж рассказывал мне о безопасных креплениях. Если они такие безопасные, то почему ничего не предпринимают?

Я потерял равновесие, ударившись о плоский выступ, и почувствовал, как мой вес откинул меня назад на пятки; носки лыж задрались вверх, словно нос у лодки. Неясные очертания снежного наноса, предназначавшегося для защиты парковочной стоянки от таких, как я, приближались с невероятной скоростью. Я представил, как втыкаюсь в него, словно ружейная пуля; меня будут раскапывать часами, потом примут решение взорвать все к чертовой матери.

Моему удивлению не было границ: я обнаружил, что лыжи умеют взбираться вверх. Я взял эту кучу снега. Меня вышвырнуло на парковочную стоянку. Под ногами, пока я летел, я увидел немецкую семью здоровяков, выбиравшихся из «мерседеса». Папаша Толстяк в прочных кожаных шортах и тирольской шапочке с пером; Мамаша Тонна в туристских ботинках и с альпенштоком, наконечник которого пробивает лед; детишки Пампушка, Пухляк и Неряха, с тяжелой охапкой рюкзаков, лыжных ботинок и палок. Открытый багажник «мерседеса» как будто специально поджидал меня. Огромная китовая глотка ждала, когда туда шлепнется летающая рыбка. В пасть Смерти.

Но Папаша Толстяк аккуратно закрыл багажник…

…после чего я вынужден полагаться лишь на описание событий, сделанное Мерриллом Овертарфом. Я помню только удивительно мягкое приземление — результат моего столкновения с теплой, мясистой Мамашей Тонной, вклинившейся между моей грудной клеткой и задними габаритными огнями «мерседеса». Она нежно выдохнула мне в ухо жаркое: «Ааарп!» и «Хее-урфф!». У детей была смешанная реакция: Ребенок Пампушка безмолвно открыл рот, Ребенок Пухляк неожиданно свалил свои вещи на Ребенка Неряху, чей душераздирающий крик доносился из-под рюкзаков, лыжных ботинок и лыжных палок с того места, где он упал ничком.