Книга Гроб хрустальный - Сергей Юрьевич Кузнецов

— В смысле? — не понял Глеб.

— Когда-то я тоже оказался свидетелем убийства и зачем-то полез его расследовать.

— И что?

— В результате еще три трупа. При том, что я до сих пор не уверен, что все угадал правильно.

— Трупы-то откуда?

— Поубивали они там все друг друга… года два назад дело было, как раз самый разгар всего этого дурного галлюциноза.

Глеб кивнул, на этот раз — привычно.

— Ну, — сказал он, — раз есть убийство, значит, есть убийца. Было бы несправедливо, если бы Снежана так и осталась…

— Она так и останется, — ответил Антон. — Поверь мне, она не оживет.

— Я не это имел в виду…

— Я понимаю. Ты имел в виду воздаяние. По мне, лучше на карму положиться.

— Понимаешь, — вдруг горячо заговорил Глеб, — есть еще одна вещь. Этот иероглиф на стене. Я накануне его нарисовал, когда мы со Снежаной были в "Рози О'Грэдис" — и теперь чувствую, будто накликал. Ты не знаешь, кстати, что он означает? — Глеб быстро чиркнул испачканной в салате вилкой по грязной поверхности стола, — примерно вот такой:

— Неа, — протянул Антон, — но у меня есть приятель, который в таких делах спец. Я тебе дам телефон, скажешь, что от меня.

— Спасибо, — растерялся Глеб.

— Ты только с ним поосторожней… он иногда — того… странноват бывает, — пояснил Антон и после недолгого колебания добавил: — И вот еще. Раз уж ты решил лезть в это дело, я тебе дам один мэйл. Моего друга. Он сейчас в Америке, но, наверное, все равно сможет помочь. Его зовут Юлик Горский.

1984 год. Февраль

Чак настроил гитару и запел на мотив "Птицы счастья завтрашнего дня".

Где-то где-то где-то вдалеке

Едет Ленин на броневике

На броневике, на броневике

Едет Ленин на броневике

Сбросим, сбросим буржуазный гнет

В руки власть пускай народ возьмет

Пусть народ возьмет, в рот народ возьмет

То-то жизнь тогда у нас пойдет

Как всегда, не удержался, хотя на словах "в рот народ возьмет" ударил по струнам сильнее, чтобы не смущать девушек. Глеб, впрочем, подозревал, что девушки запросто могли и не понять: неслучайно весь класс рассказывал историю о том, как Светка Лунева сказала по какому-то поводу: "зубов бояться — в рот не ходить", явно не понимая, о чем идет речь.

Они пришли к Феликсу на день рождения: две девушки — Ирка и Марина — и пять ребят: Абрамов, Чак, Емеля, Глеб и сам Феликс. Должны были еще подойти Оксана и Вольфсон. Вероятно, вместе, потому что они — уникальный для их класса случай! — жили в соседних домах, а их родители дружили много лет. Три к шести — удачный расклад для матшкол, потому что обычно в классе девочек в три-четыре раза меньше, чем мальчиков. Неудивительно, что любовные треугольники мутировали в куда более сложные фигуры: весь класс знал, что Чак, Абрамов и Вольфсон влюблены в Маринку, а Глеб подозревал, что и Емеля с ними заодно. Впрочем, после поездки в Питер конкуренты Чака были посрамлены — Чак демонстративно провожал Маринку до дома, неся на плече ее тяжелую школьную сумку. Если кто-то увязывался за компанию, Маринка невозмутимо предлагала Чаку подняться и попить чай, прощаясь с остальными у дверей. Первый раз, услышав это, Глеб почувствовал, что краснеет, — и с его легкой руки у них в классе выражение "попить чай" стало означать совсем не то, что обычно. Вольфсон даже начал писать поэму "Безумное чаепитие" — порнографию с аллюзиями на Кэрролла и теорию относительности — но пока не закончил.

Сегодня, впрочем, пили не чай, а «каберне». Родители Феликса обещали не возвращаться до одиннадцати, так что времени полно: в программе, помимо вина и песен, значились танцы, а возможно — поцелуи в полутемной комнате. Отец Феликса даже сказал, что свалившие предки — лучший подарок на день рождения. Родителей уже никто не называл «предками», это жаргон предыдущего поколения, вместе с бесконечными «чуваками», "чувихами" и Бродом в смысле улицы Горького, но представления о том, как должна выглядеть молодежная вечеринка, за четверть века не изменились: разве что квартиры стали больше, да магнитофоны лучше.

На отцовском письменном столе громоздились феликсовы подарки: плакат "На страже мира" с ракетами, напоминающими затянутые в презервативы члены (от Чака); распечатка Бродского (от Глеба), масленка, подаренная с намеком на вечно ржавеющего Железного Дровосека (от Емели); чистая гэдээровская кассета ORWO (от Ирки) и книжка математических задач (от Абрамова). Последний подарок был самым заковыристым: одним из составителей книжки был бывший учитель их школы, лет пять назад уехавший в Израиль. Разумеется, в библиотеке книжки уже не было — но Витя как-то высмотрел сборник в «Букинисте» на Ленинском и купил Феликсу в подарок.

Уехавшие писатели или музыканты были излюбленной темой разговоров. Поскольку их книги — даже самые невинные — изымались из библиотек и магазинов, иметь дома вполне верноподданные издания Аксенова или Гладилина из серии "Пламенные революционеры" было почти так же круто, как настоящий Самиздат. Глеб немного гордился тем, что знал почти всех крупных отъезжантов по именам — даже если никогда не читал их книг. Их имена были столь же волнующи и неприличны, как матерные слова или термины из медицинской энциклопедии.

Вот и теперь Чак запел:

Ветерок с востока, ветерок красивый

Перешел в пассаты

Вся интеллигенция матушки-России

Драпает на Запад

Едет Рабинович, следом Ростропович

После Шостакович

Только поприжали, сразу побежали

Галич и Войнович

Уехавшие казались умершими: тем более, что зачастую и переписываться с ними было нельзя. Когда Лажа на уроке рассказывала о том, что, написав "Иных уж нет, а те далече / Как Саади некогда сказал", Пушкин имел в виду казненных и сосланных в Сибирь декабристов, Чак прошептал "сосланных в Париж диссидентов" так громко, что класс заржал, а Лажа предпочла сделать вид, что не расслышала.

Прямо из столицы выслан Солженицын

И в местах неблизких

Счас живет Коржавин, да и Бродский пишет

Нынче по-английски

Разбрелись по свету, Эткинда уж нету

Нет и Белинкова

Лишь там очутились, подданства лишились

Копелев с Орловой.

— Кончал бы ты про политику, — сказал Емеля и потянулся за гитарой.

Чак вскочил, и бросился бежать в соседнюю комнату, прижимая к себе гитару.

— Ату его, — закричал Абрамов, и Емеля припустил за Чаком. Они сцепились в коридоре и вскоре к ним с криком "гитару пожалейте!" присоединился Феликс. Кто-то схватил за ногу возвращавшуюся из ванной Ирку, она чуть не рухнула и завизжала "пустите!". Абрамов кинулся ее спасать, но свалился вместе с ней на пол. Глеб уже собрался присоединиться к куче-мале, когда внезапно поймал взгляд Марины.