Книга Там, где кончается волшебство - Грэм Джойс

— Тогда вам придется подучиться, — сказала я. — Если хотите «жить тем, что пошлет земля».

— За этим я, собственно, и пришла.

— Неужто? — Я отвернулась, чтобы убрать садовые инструменты и просто занять руки. Не нравился мне ход ее мысли.

— Мне кажется, ты мудрая, — сказала Грета.

— Как-как?

— Ты младше меня, но что-то в тебе есть такое… Мне кажется, нам всем не помешало бы у тебя поучиться.

— Послушала бы ты себя! Сама-то в университете обучалась! А я недолго здесь пробуду — меня выкидывают из дома. Считаешь, мудро?

— Тогда зачем сажать картошку? Если недолго пробудешь?

Смотри-ка, а она не дура, решила я.

— Затем, что я привыкла это делать. Меня как Мамочка научила, так я и делаю.

— В следующую субботу, — сказала Грета, — у Чеза день рождения. На ферме будет вечеринка. Придешь?

Я потянулась к своим успокоительным заколкам и чуть не выронила грабли.

— У меня нет нарядного платья, — проронила я.

Я не шутила, но Грета засмеялась. Поняв, что совершила промах, прикрыла рот рукой. Ее передние зубы немного выпирали вперед, и было видно, что она этого стесняется.

— На нашу вечеринку приходи в чем хочешь. Мы не наряжаемся. Закатим настоящий пир. Послушаем музыку У нас есть парочка хороших музыкантов. Если хочешь, я заберу тебя в шесть.

Я вовсе не горела желанием выставлять себя на посмешище; потом только и разговоров будет, что, мол, за убогая деревенская дурочка.

— Я не ходок по вечеринкам. У меня дел по горло. — Я с грохотом запихнула инструменты под навес и, хлопнув дверью, скрылась в доме.

Приглашение Греты начисто выбило меня из колеи. Наверное, все одновременно навалилось: болезнь Мамочки, попытки выселить нас из дома. Я села в Мамочкино кресло у камина, сложила руки на груди. Довольно скоро оказалось, что я рыдаю и зову Мамочку, хотя понятно, что она не может прийти на помощь.

В детстве меня редко приглашали на праздники. Жизнь с Мамочкой сделала меня белой вороной, и дети от меня шарахались. Не в ужасе, не с сожалением, но с легким замешательством, с едва заметной паузой, после которой они хладнокровно отвергали любые поползновения к дружбе. Все обходилось без сцен, без обзываний, но их отказ, их тихое, но безусловное отторжение со временем превратило меня в камень.

Я ходила в школу, но основной усвоенной наукой стало умение быть невидимкой. Я поняла, что педагоги обращают внимание только на умных, тупых и хулиганистых, поэтому, стараясь быть не тем и не другим, я оставалась незамеченной. Порой бывало мучительно, когда девчонки дразнили меня за старую одежду. Тогда я быстро научилась красить, укорачивать, латать — короче, любыми средствами скрывать убожество своих нарядов. И в общем, преуспела. Я понимала, что любое отклонение от нормы, пусть даже незначительное, выделяет. Поэтому, если учитель задавал вопрос, я отвечала, но никогда не вызывалась самолично.

Я неохотно делилась подробностями жизни вне школы, а если спрашивали, пряталась за самым бессодержательным рассказом, за самым серым повествованием. Я перестала напрашиваться в друзья, и мне в друзья никто не напрашивался. Я сделалась мастером в науке неприметности. В бесчисленных войнушках я не примыкала ни к обидчикам, ни к жертвам. Я обнаружила, что есть модели поведения и позы, которые избавят от необходимости быть кем-то. Подозреваю, что меня боялись, чуть-чуть.

Вот почему приглашение на день рождения застало меня врасплох. С самого детства я дружила только с Мамочкой, и праздники мы отмечали, как привыкла она: без фанатизма, с участием максимум нескольких друзей. Мне стало страшно — поэтому я и окрысилась на Грету. Если бы я не хотела идти на вечеринку, то сразу бы так и сказала. Но перспектива повеселиться в компании ровесников меня одновременно пугала и будоражила. С одной стороны, после стольких лет одиночества мне страшно не хватало компании; с другой — после стольких лет одиночества я не была уверена, что ее достойна.

Придя в себя, я подступила к окну. Грета ушла, мне стало стыдно. «Что ты творишь?! — посетовала бы Мамочка. — Брысь от окна, кончай глазеть и строить из себя дуру. Ведь если ты сама не знаешь, что у тебя на уме, твой ум подыщет себе пристанище получше».

— У меня нет нарядного платья, — снова сказала я. И снова зарыдала.

15

Ты будешь Обращаться? — поинтересовалась Джудит. — Да или нет?

По-прежнему на легком взводе от приглашения Греты, я как-то после больницы заглянула в скромное жилище Джудит. Работал телевизор, она проверяла тетради. Ее любимый пылесос стоял в углу, в состоянии полной боевой готовности. Я, разумеется, с порога уткнулась в телевизор. Он просто гипнотизировал. Бывает, смотришь на бегущую воду и ни о чем не думаешь. Вот так и тут. Я только изредка выныривала из транса под раздраженные вздохи Джудит по поводу домашнего задания. Стопка заляпанных чернилами тетрадей казалась нескончаемой.

Я не хотела отвечать по нескольким причинам. Во-первых, не собиралась покупаться на ее дешевый трюк, будто она интересуется из праздного любопытства. Я знала, что мой ответ ей важен. Потом я не хотела признаваться, что верую намного меньше, чем она. Этим признанием я предала бы всех: ее, многих других и в первую очередь Мамочку.

А в-третьих, я боялась.

Вы скажете, что я себе противоречу. Чего бояться, если я не верю? Но все не так-то просто. Обращение требует подготовки. Прежде всего, нужно настроиться, а также выпить определенные отвары. Тут верь не верь, но если делать это с дурными мыслями, то можно навредить себе. Что бы ни делалось, должно вершиться с чистым сердцем. А значит, с сердцем верящим, искренне верящим. Ведь даже злодеяния и войны могут вершиться с чистым сердцем. Главное, чтобы в нем не было и тени сомнения.

В то время как у меня сомнений было хоть отбавляй, а чистого сердца и в помине не наблюдалось.

— Джудит, как я могу об этом думать, когда меня вот-вот попрут из дома?

Никак. Она понимала. Такими глобальными вещами можно заниматься, лишь не отвлекаясь ни на что другое.

— Да, ты права, — заметила она и снова приступила к разработке плана по соблазнению Артура Макканна.

Если бы я лучше разбиралась в мужчинах и знала их повадки, то никогда бы не согласилась на такую авантюру. Но я позволила себя уговорить. Джудит казалось, что с помощью этого маневра мы выгадаем несколько недель.

— Все просто. Он там работает, а значит может повлиять на ситуацию. Давай узнаем, что ему известно. Всего-то нужно капельку его прижать. Других путей спасения я все равно не вижу, — многозначительно произнесла она. — Артур Макканн — твоя единственная соломинка.

Ее задумка не отличалась утонченностью. Я позволяю Артуру затащить себя в постель, а он, из чувства долга, или, по выражению Джудит, «прижатости», выбивает для меня у своих работодателей еще несколько недель. И хоть на первый взгляд все выглядело как невообразимая проституция, Джудит сказала, что мне не придется делать ничего предосудительного. Вот в этом и была вся соль.