Книга Биплан - Ричард Бах

Кроме того, город — это огромное гнетущее место, и даже в звуке двигателя появляется печальный обертон. Это город, в котором застрелили Президента. Хорошо, что у меня нет необходимости приземляться.

Город исчезает вдали, и настроение окружающей меня местности несколько проясняется. Я нахожу шоссе номер 80, которое следующую тысячу миль будет моим главным навигационным ориентиром. Вскоре мне придется где-нибудь садиться. Вот, согласно карте, Вестерн-Хилз. Я делаю круг над маленьким городом и его аэродромом. 8:30 утра, но на поле — никаких признаков жизни. Ангары закрыты, на стоянке пусто. Мне наверняка придется ждать, чтобы заправиться топливом. Я неплохо летел с попутным ветром, к тому же впереди по дороге будет другой аэропорт, где уже кто-нибудь проснулся. Кроме того, каждая миля, оставшаяся позади, означает, что впереди стало одной милей меньше. Согласившись с этим достаточно очевидным для всякого, кто путешествует в открытой кабине, утверждением, я устремляюсь вперед. Буква «W» на шкале магнитного компаса подрагивает относительно неподвижной линии. Теперь ветер стал полностью боковым, и, оставаясь на высоте, я ничего не выиграю. Поэтому ручку управления вперед, — и мы ныряем в тот слой неба, где скорость ветра уменьшается благодаря его контакту с землей. На высоте пятьдесят футов мы выравниваемся над пустынной дорогой и летим, то поднимаясь, то опускаясь, — повторяя очертания невысоких окрестных холмов.

Иногда на дороге появляются автомобили. Каждый из них мне удается подробно рассмотреть, поскольку теперь я не обгоняю их столь быстро. Автобус, который построят где-то в будущем, а в нем у заднего окна столпились еще не рожденные дети. Я машу им рукой сквозь время с расстояния в пятьдесят футов техасского воздуха, и в ответ получаю лес машущих рук. Приятно видеть, что еще кто-то движется в этом же кусочке пространства, и становится интересно узнать, что они думают, глядя на нас, в 1929-й? Не напоминает ли им это что-нибудь? Помнят ли они то время, когда ехали по той же самой дороге (тогда она была грунтовой) и где-то в этом же месте вдоль нее по небу летел самолет — такой же, как летит сейчас? Как он не спеша тащился вперед и постепенно исчезал слева от дороги — точно так же, как исчезает этот самолет?

Я лечу по привычке с той же стороны дороги, что и солнце. Любопытно, было ли это привычкой в те далекие дни. Вероятно, нет. Лети со стороны солнца, и твой номер не смогут прочесть. Защитная привычка. Хотя, я думаю, иногда она избавляла меня от лишних неприятностей. Не так уж много людей знает, что в ненаселенной местности самолет совершенно законно может лететь ниже верхушек деревьев. Если кому-то не нравятся старые самолеты, он мог бы разглядеть мой огромный регистрационный номер и заставить меня потом доказывать свою невиновность. В инструкциях лишь говорится, что я должен пролетать на расстоянии не менее пятисот футов от любого человека, находящегося на земле, пятьсот футов над ним или пятьсот футов в сторону от него — значения не имеет. Сейчас, когда я укрываюсь от ветра и вокруг полно ровных площадок, куда можно сесть, я выбираю лететь на пятьсот футов в сторону. В солнечную сторону.

Когда на дороге пусто, я опускаюсь над ней, пока мои колеса едва не начинают задевать асфальт по обе стороны от осевой линии. Я сижу выпрямившись, заглядываю, вытянув шею, вперед, поверх ветрового стекла, за нос, и просто наслаждаюсь бреющим полетом. Мимо со свистом проносятся телеграфные столбы, и, положив один локоть на край кабины, я чувствую себя почти водителем автомобиля. За одним замечательным исключением — я могу потянуть руль на себя и с ревом взмыть прямо в небо.

У меня есть друг-автогонщик, который говорит, что гонки — самое большое в мире удовольствие. Для него, забывает он при этом добавить. Для него. Для всех же остальных — ладно, для меня, это удовольствие больше похоже на ужас. На земле нужно одновременно отслеживать столько целей, что нет ни места, ни времени подумать о чем-то другом. Гонщик должен все время держаться на узкой асфальтовой ленте, и если что-то окажется у него на пути, или даже если дорога не наклонена под нужным углом, — ему не сдобровать. Каждую секунду, выжимая газ, ему нужно серьезно думать об управлении. С другой стороны, небо — для мечтателей. Оно им прекрасно подходит, поскольку здесь столько простора, столько свободы! Взлет и посадка на старом самолете требуют некоторого внимания, но сам полет — штука простейшая. По простоте управления полет можно сравнить разве что с… да ни с чем его сравнить нельзя! Впереди препятствие? Поднимись над ним. Облети его вокруг. Пролети под ним. Полетай кругами и поразмысли о нем. Ничего этого гонщик сделать не может. Он может лишь попытаться остановиться. Вокруг пилота столько простора, что он может откинуться на сиденье и расслабиться. Он может долго смотреть назад, вверх или вниз. Глядеть вперед — это своего рода формальность, которой мы следуем по привычке, усвоенной на земле. С землей пилот может делать что ему вздумается — наклонить ее, завертеть ее, поместить ее над головой или сзади перпендикулярно хвосту. А может просто позволить ей сонно тащиться внизу и, глядя сквозь прищуренные глаза, увидеть ее туманной, ненастоящей.

Таблички, правила, полетные инструкции со всей серьезностью напоминают, что пилот ни в коем случае не должен отвлекаться от требующей неусыпного внимания задачи полета на самолете, что, если он позволит своему вниманию хоть на секунду переключиться на что-либо другое, — неминуема трагедия. Но после того, как сам немножко полетаешь, становится очевидно, что они смотрят на все чересчур серьезно. Пилот-ученик уже на первом же уроке убеждается, что самолет сам по себе летит гораздо лучше, чем если бы он им непрерывно управлял. Чтобы оставаться в воздухе, самолет не требует постоянной концентрации внимания, которая нужна автомобилю, чтобы не сойти с узкой трассы. Если пилот соблюдает основные меры предосторожности — следит за тем, чтобы не влететь в дерево или не врезаться в склон горы, — небо для него — превосходное место, где можно путешествовать, не обдумывая каждый свой шаг.

Сейчас, когда я лечу на высоте в фут над шоссе номер 80, я должен быть несколько более внимательным, чем тогда, когда между колесами и землей пятьсот или тысяча футов. Сейчас я могу почувствовать себя гонщиком, но без неприятностей, которыми грозит его ремесло. Если я не впишусь в поворот, я могу преспокойно следовать дальше, за ограничительный бордюр, пролететь над деревьями и камнями и не ощутить ни малейшего подрагивания своей машины.

Внезапно из-за холма мне навстречу выныривает автомобиль. Ручку резко на себя и вираж в сторону солнца, чтобы отлететь на положенные пятьсот футов. Я невольно улыбаюсь. Каково бы, интересно, было мне, следуя в автомобиле по обыкновенной дороге, въехать на холм и тут нос к носу столкнуться с самолетом, который несется мне прямо в лобовое стекло? Со стороны пилота не слишком вежливо так поступать по отношению к людям, хотя в этом и нет ничего запретного. Нужно сначала заглядывать за гребень холма, чтобы не напугать ненароком какого-нибудь несчастного водителя, который хотел бы побыть наедине со своим размеренно пыхтящим поездом мыслей.

Мы следуем дальше, выглядывая сперва из-за холмов и лишь затем плотно прижимаясь к дороге. Раз или два наши колеса случайно задевают асфальт по обе стороны от осевой линии.