Книга Биплан - Ричард Бах

Это словно первая ночь новой жизни — только это первый день; и вместо величественно раздвигающегося бархатного занавеса в бетонных направляющих скрипят и громыхают гофрированные оловянные двери ангара, в которых гораздо больше упрямства, чем величия. Внутри ангара, все еще влажного от темноты, что собралась под крыльями двумя большими черными лужами, испаряясь по мере того, как раздвигаются высокие двери, — новая жизнь. Древний биплан.

Я прибыл сюда по делу, по обмену. Только и всего. Элементарный, давно известный обмен самолетов, совершенно обыденное занятие. Ни малейшего повода чувствовать себя не в своей тарелке.

И все же из ангара ко мне толпой бросились опасения. Это старый самолет. Как ни смотри на него, а построен он был в 1929 году, а на дворе у нас — сегодня. К тому же если ты собираешься доставить эту штуку домой, в Калифорнию, тебе придется пролететь на ней две тысячи семьсот миль над всей Америкой.

Однако это красивый самолет. Старый биплан-бродяга, выкрашенный темно-красным и темно-желтым, с великолепными большими колесами, двумя открытыми кабинами и аккуратными крестиками-ноликами расчалок между крыльями.

Как тебе не стыдно! У тебя на данный момент есть прекрасный самолет. Ты что, забыл все те часы, те усилия, те деньги, которые потратил на реконструкцию твоего нынешнего самолета? Это было всего год назад! Полностью реставрированный Фейрчайлд-24 1946 года выпуска, ничуть не хуже только что выпущенного из заводских ворот! Даже лучше, чем заводской, — ты знаешь в нем каждую нервюру, каждую деталь фюзеляжа, каждый цилиндр двигателя, и ты знаешь, что все они в прекрасном состоянии. Можешь ли ты сказать то же самое об этом биплане? Откуда ты знаешь, целы ли под обшивкой нервюры, нет ли трещин в лонжеронах?

Сколько тысяч миль проделал ты на Фейрчайлде[1]? Тысячи над землями Северо-Востока, с того дня, как ты выкатил его из ангара в Колтс-Нек, Нью-Джерси. А затем еще тысячи по пути из Колтс-Нек в Лос-Анджелес, когда по дороге к новому дому жена и дети своими глазами увидели сверху страну. Ты что, забыл этот перелет, забыл самолет, который вдохнул в твою страну жизнь, представил тебе ее в виде струящихся рек, скалистых гор и залитых солнцем пшеничных полей? Ты сделал этот самолет таким, что ему нипочем любая непогода, ты снабдил его полным набором приборов, двойным комплектом радиоаппаратуры для связи и навигации, сделал ему закрытую кабину, чтобы внутрь не проникали ветер и дождь. Теперь этот самолет снова перенес тебя за тысячи миль из Лос-Анджелеса в это маленькое местечко Ламбертон, в Северную Каролину.

Здесь для биплана — земля обетованная. Март в Ламбертоне такой же, как июнь, а июнь — как август. Но дорога домой лежит через иные земли. Помнишь замерзшие озера в Аризоне, три дня тому назад? А снег в Альбукерке? Там не место биплану с открытой кабиной! Сейчас он находится именно там, где ему и следует быть. В Ламбертоне, где вокруг аэропорта раскинулись зеленые табачные поля, где рядом приютились другие старые самолеты, где его добрый мягкий хозяин выискивает просвет в своей адвокатской работе, чтобы позаботиться о его нуждах.

Этот биплан — не твой самолет, даже не твой тип самолета. Он принадлежит и должен принадлежать адвокату Ивендеру М. Бритту, Бритту и только Бритту. Человеку, который любит старые самолеты и находит время, чтобы о них заботиться. У него нет сумасшедших планов, у него нет ни тени желания перелететь на этом самолете через всю страну. Он знает свой самолет, знает, что тот может и чего не может. Опомнись. Возвращайся домой на своем Фейрчайлде и забудь эту глупость. На его объявление об обмене должен был откликнуться владелец столь милого его сердцу высокоплана Аэронка[2], причем откуда-нибудь поблизости, а не нового Фейрчайлда-24 из Лос-Анджелеса. У этого биплана нет даже радио!

Все это так. Если я совершу этот обмен, то поменяю известное на неизвестное. По другую сторону есть лишь один аргумент — сам биплан. Без логики, без знания, без уверенности. Я не имею права забрать этот самолет у м-ра Бритта. У него, председателя местного отделения Ассоциации Любителей Старинных Аэропланов, должен быть биплан. Ему необходим биплан. Он с ума сошел — совершать такой обмен. Эта машина — знак его принадлежности к немногим избранным.

Но Ивендер М. Бритт — взрослый человек, он знает, что делает, и для меня не имеет значения, почему ему нужен Фейрчайлд, сколько денег я вложил в его постройку и как долго на нем летал. Я знаю только то, что мне нужен этот биплан. Он мне нужен, потому что я хочу перенестись во времени, я хочу летать на самолете, которым сложно управлять, я хочу чувствовать в полете ветер и хочу, чтобы люди смотрели и видели, что слава и величие тех времен все еще живы. Я хочу быть частью чего-то большого и величественного.

Равноценным этот обмен можно считать лишь постольку, поскольку оба самолета стоят одну и ту же сумму денег. Если отвлечься от стоимости, то у них нет совершенно ничего общего. Ну а биплан? Я хочу его потому, что я его хочу. Я взял с собой спальный мешок и шелковый шарф в расчете на возвращение домой на биплане. Я принял решение, и теперь, когда я касаюсь темного кончика крыла, ничто не может его изменить.

— Давай выкатим его на траву, — говорит Ивендер Бритт. — Можешь взяться за эту стойку на крыле, здесь, ближе к нему…

В лучах солнца темно-красный становится алым, а темно-желтый превращается в ярко-пламенный, и нашему взору является сияющий красками рассвета биплан с четырьмя съемными крыльями из дерева и ткани и двигателем, на котором красуются пять черных цилиндров. Ему тридцать пять лет от роду, но этот ангар вполне мог бы быть заводом, а этот воздух — воздухом 1929 года. Интересно, не держат ли самолеты нас за собак или кошек? Ведь с каждым годом, что проходит для них, для нас проходит пятнадцать, а то и двадцать. И так же, как наши домашние животные делят с нами жизненное пространство, мы, в свою очередь, делим с самолетами их вечно изменчивое, то спокойно плывущее, то куда-то мчащееся жизненное пространство неба.

— …на самом деле запустить его не так уж сложно, но нужно нащупать правильную комбинацию. Порядка четырех начальных прокачек, пять-шесть раз повернуть пропеллер…

Кабина вся такая странная и непривычная. Глубокая дыра в каркасе и обшивке, по краям обитая кожей, тросы и тяги, протянутые по дощатому полу, слева три длинные ручки управления двигателем с набалдашниками, впереди — топливный кран и еще органы управления двигателем, шесть основных приборов на черной приборной панели. Никакой радиоаппаратуры.