Книга Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд

Меня наконец вызвали в кабинет. Не успел я переступить порог, как услышал следующее:

— Мистер Моул, я получил результаты ваших анализов и собираюсь направить вас на консультацию к урологу для дальнейшего обследования.

У меня было такое ощущение, будто моя кровь превратилась в водицу. Я в упор смотрел на Вулфовица, но он избегал моего взгляда, отвернувшись к компьютеру.

— Я написал мистеру Томлисон-Берку из Королевской больницы, да, — продолжил доктор. — Он один из лучших урологов в восточных Центральных графствах.

— Да, но каков его рейтинг в масштабе всех Британских островов?

— Он хороший, — заверил доктор Вулфовиц, — очень хороший. Вы будете в надежных руках.

— И когда я окажусь в надежных руках?

— Я написал ему и попросил принять вас в среду на следующей неделе, да.

Надо не забыть отдать костюм в чистку, подумал я. Что-то — наверное, имя Томлисон-Берк — подсказывало мне, что в повседневной одежде являться к этому урологу не подобает.

Возвращаясь домой, я заглянул на почту и купил еще один блокнот. Кроме меня на почте была миссис Льюис-Мастерс, она пришла за пенсией. Старая дама кивнула мне, подтверждая наше знакомство.

— Это уже третий блокнот за месяц, мистер Моул, — заметила Венди Уэллбек. — Вы пишете новую «Войну и мир»?

— Так вы писатель? — осведомилась миссис Льюис-Мастерс.

Я сказал ей, что мне удалось опубликовать две книги.

— Мне стоит их почитать? — спросила она.

— Только если вы интересуетесь субпродуктами.

— Субпродукты, — повторила она. — Было время, когда я жила исключительно на субпродуктах. Верблюжьи мозги считались деликатесом в ту пору, когда мы с мужем путешествовали по Северной Африке. Как почетным гостям нам подавали наилучшие части этого высокоценного животного.

Из почтового отделения мы вышли вместе, и сам не знаю почему, я рассказал ей о моих проблемах с предстательной железой. Она остановилась:

— Люди пустыни называли это «проклятием старости». А лечились они так: брали верблюжий навоз и прикладывали к гениталиям в качестве горячего компресса.

— И помогало? — спросил я, когда мы продолжили путь.

— Разумеется, нет. Но вроде бы приносило некоторое облегчение.

Я проводил ее до дому и спросил, сколько лет ее жилищу.

— Георгианская эпоха[36], — ответила она и пригласила меня на кофе.

Приглашение я принял с радостью — мне было любопытно взглянуть на дом изнутри.

В холле толстая женщина в фартуке, стоя на четвереньках, натирала полы.

— Мистер Моул, это миссис Голайтли, моя экономка, — представила ее миссис Льюис-Мастерс.

Миссис Голайтли тяжело поднялась на ноги:

— Да как же, знаю я мистера Моула, видала его в «Медведе». Я записалась участвовать в его спектакле. Вы уже закончили пьесу, мистер Моул?

Я соврал, сказав, что надо еще пробежаться по тексту разок-другой, но в основном пьеса готова.

— Уж вы сочините для меня хорошую роль, — хихикнула миссис Голайтли.

Я засмеялся в ответ, хотя мне было не до смеха, и экономка отправилась варить кофе.

Миссис Льюис-Мастерс провела меня в залу, располагавшуюся сразу за холлом. Я словно попал в музей антропологии. На стенах висели звериные головы, и повсюду стояли грубо сработанные африканские скульптуры. Перед камином, где тлели дрова, лежала огромная тигровая шкура с притороченной головой медведя. Предложив мне сесть на диван, покрытый шкурой зебры, миссис Льюис-Мастерс поворошила дрова, пока искры не взметнулись ввысь. Миссис Голайтли принесла поднос с кофейником, чашками, блюдцами и тарелкой песочного печенья. Водрузив поднос на слоновью ногу, служившую подставкой, экономка спросила:

— Так о чем пьеса, мистер Моул?

Пьеса называется «Чума!», сообщил я, и повествует о «черной смерти» и о том, как эта напасть изменила Мангольд-Парву.

Экономка приуныла:

— Жалко-то как. Говорят, я — вылитая Хетти Жак[37]. А мой муж твердит, что я даже смешнее.

— Спасибо, миссис Голайтли, — вмешалась миссис Льюис-Мастерс, — вы можете идти.

Уходила экономка, громко топая, и напоследок хлопнула дверью.

— Как все толстые люди, — сказала хозяйка дома, — миссис Голайтли обладает повышенной чувствительностью. Она уверяет, что растолстела из-за неправильного обмена веществ, но я вижу, как она питается — исключительно пирожными. Я хотела привезти моих африканских слуг, когда мы с мужем репатриировались обратно в Англию, но власти не пустили их в страну. Миссис Голайтли — вынужденная им замена.

Я восхитился головами на стенах и шкурами животных. Хозяйка сообщила, что все это зверье убито либо ею, либо ее мужем, и добавила:

— Надеюсь, вы не один их тех прискорбно политкорректных людей, которые считают, что убивать дикое животное неприлично. (Я издал нейтральный звук.) Мне думается, что те, кто ест плоть животных, не могут претендовать на моральное превосходство над теми из нас, кто убивает ради острых ощущений.

— Вы все еще охотитесь? — спросил я.

Выяснилось, что миссис Льюис-Мастерс более не способна управляться с ружьем, потому что у нее катаракта и дрожь в пальце, которым надо нажимать на спусковой крючок.

Я поинтересовался, чем же она занималась в Северной Африке.

— Мы с моим покойным мужем импортировали верблюжьи аксессуары. Суданцы высоко ценят своих верблюдов и на праздники любят их наряжать.

Я вообразил верблюдих в туфлях и с сумочками в тон. Из углубления в слоновьей ноге миссис Льюис-Мастерс извлекла альбом и показала фотографии: она с супругом, импозантным белым мужчиной, в окружении темнокожих африканцев в хламидах и очень симпатичных верблюдов, украшенных гирляндами, колокольчиками и кистями.

Ткнув дрожащим пальцем в особенно статного верблюда, хозяйка сказала:

— Он был моим любимцем. Со мной на спине он преодолевал сотни миль по пустыне. Звали его Дункан.

Провожая меня до двери, миссис Голайтли шепнула:

— Спасибо, что не отказались зайти и посидеть с ней. Я-то эти верблюжьи истории уже сто раз слышала. Еще придете?

Ну почему со мной всегда так? Почему пенсионеры жаждут моего общества? Я не могу взвалить на себя еще одну старушку.