Книга Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Потом Клаудиа мягко отстранилась и, глядя на свой кулак, усмехаясь сказала:

— Когда все закончится, получишь от меня та-а-акой славный удар в челюсть!

— Когда все закончится, — хохотнул он в ответ, — ты меня не поймаешь!

— Поймаю, — пообещала она.

— Придется побегать, потому что я буду уже далеко.

После этого эпизода дела в последние две недели пошли на лад. Никто не надеялся, что это будет хит сезона, но говорили, что хотя бы премьера состоится. Клаудиа подозревала, что следующей ее выходки Логан не потерпит, и притихла. Логан, конечно, тоже не хотел неприятностей. Когда Клаудиа репетировала на сцене, а ему не хватало свежего воздуха, он не решался пройти мимо нее, а выходил через неосвещенную дверь в глубине зала, при этом отпирал четыре засова и открывал замок как можно тише, словно выскальзывал из своего дома в Мэнсфилде, надеясь, что Эмми Лейн не услышит. Возвращался он так же осторожно: Клаудиа была на сцене и ничего не слышала, а значит, опасность ему больше не угрожала.

Вдобавок к потеплению отношений между Логаном и Клаудией сценарий стал намного лучше, и Алвин Айли хорошо играл сложную роль тигра, потому что прекрасно владел своим телом, отчасти благодаря помощи Логана. Ал Фриман[77], исполнявший роль младшего брата героя Айли, отлично сыграл несколько комических сцен, и спектакль усилили два дополнения: Роско Ли Браун сыграл зловещего священника, который шантажирует Айли, а Пол Барри, единственный белый актер в шоу, получил роль бедного луизианского батрака, выиграв конкурс у пяти других актеров, в числе коих был и старый знакомый Джошуа Логана, с которым они вместе делали еще «Мистера Робертса». Логан поначалу тепло принял своего приятеля, но скоро понял, что батрак в его исполнении напоминает военно-морского офицера, и разочарованно покачал головой:

— Спасибо, Боб, но я думаю, с учетом фактуры и возраста, ты не годишься на эту роль. — А потом сказал Фейблеману: — Ты не можешь сделать все на старый лад, Питер?

— Конечно, не могу, ты и сам знаешь, — тихо ответил Фейблеман.

Но если бы сам Логан мог повернуть все на старый лад, несомненно, вернулись бы дни, когда шла работа над «Мистером Робертсом». Ту пору он описывал как «славные, счастливые времена» сотрудничества с молодым талантливым романистом Томасом Хеггеном[78], судьба которого сложилась столь трагически. Они тогда успешно работали над пьесой как соавторы, поскольку, как сказал Логан, у него «была сильная маниакальная депрессия, а у Хеггена — слабая маниакальная депрессия». Устроившись как-то ночью на красно-желто-голубом ковре, который Недда купила в бриджпортской лавке старьевщика, Логан и Хегген в один прием накатали целый второй акт пьесы. Шоу выдержало на Бродвее 1157 представлений.

Это были дни, когда Говард Линдсей объявил Логана гением и когда престарелый Оскар Хаммерштейн II[79]благословил Джошуа на то, чтобы стать великим режиссером, потому что он точно видел сценическую композицию и движение, чутко слышал диалоги и дикцию актеров, ему хватало шарма для объединения компании актеров в счастливое братство, он был наделен талантом анализировать, улучшать и дорабатывать сценарий и прислушиваться к критике. Драматург Пол Осборн тогда сказал, что Логан «идя по улице, не пропустит ни одного мальчишки, который подбирает окурки, чтобы не подозвать его и не попросить подобрать окурок более артистично».

Тогда, в мае 1949-го, Хегген уже не мог сам снова что-то написать. Он трагически погиб, утонув в ванне. Ему было всего двадцать девять лет. Но Логан помнил о тех замечательных днях, когда создавался «Мистер Робертс». Он назвал своего сына Томасом Хеггеном Логаном и хранил на почетном месте в своем коннектикутском доме купленный у старьевщика красно-желто-голубой ковер.

После этого Логана ждал не один триумф — «Тихоокеанская история», «Глициния», «Пикник», — но он продолжал считать «Мистера Робертса» своей высшей точкой и по-прежнему печально и медленно говорил: «Это было лучшее время в моей жизни».

В 1953 году Логан вернулся в Луизиану, чтобы сделать в Нью-Орлеане «Доброго сэра», одновременно сражаясь за права на постановку «Сайонары», а потом, сам не зная, как это произошло, вдруг оказался в Мэнсфилде. Осматривал старую плантацию. Увидел глицинию, которую еще его дед не сумел срубить. Потом, не вполне осознавая, что делает, Джошуа Логан заехал в «Джолли Ден» — игрушечный домик, который его дед давным-давно построил для Джошуа и Мэри Ли. Затем Логан вернулся в Новый Орлеан. И сам лег в больницу «Де Пол».

— Вы спрашиваете, перестану ли я когда-нибудь ходить к психиатрам, — сказал он однажды вечером, за неделю до премьеры шоу «Тигр, тигр, жгучий страх», по дороге к своему дому на Третьей авеню. — Ну, право, не знаю. Вы спрашиваете, что со мной такое происходит, что не дает мне почувствовать себя удовлетворенным и абсолютно счастливым, или умиротворенным, или вполне довольным своей жизнью, и я думаю, корни здесь уходят в детство, когда для меня установили столь высокую планку, что я с тех пор никак не могу ее достичь. Никогда не стану таким хорошим, каким хочу быть, — никогда не проеду по Мэнсфилду, стоя на спине лошади со скрещенными на груди руками.

Это не значит, что мира в душе Логана в последующие годы не было; одним своим достижением он гордился. Он как-то сказал:

— Я наконец перестал быть неуклюжим простофилей. Знаете, кого я имею в виду? Этакого застенчивого увальня. Он такой якобы неловкий, такой весь из себя простачок. — И режиссер сунул руки в карманы, опустил голову и прошелся, шаркая ногами. — Нет, я, конечно, остался застенчивым, — добавил Логан, — хотя матери это и не нравилось, и однажды, когда я напомнил ей о своей Пулитцеровской премии (за «Тихоокеанскую историю»), она сказала, что пьеса написана в соавторстве, — и тем самым дала понять, что видит разницу между человеком, который способен получить такую премию, и человеком, который может скакать на лошади В ОДИНОЧКУ.

В любом случае, — продолжил Логан, — я знаю, что могу сделать. Из-за меня может случиться какое-то происшествие. Могу вдохнуть в людей веру. Могу развеять чьи-то сомнения. Знаю, что каждый артист находится на грани отчаяния, и если позволить этому отчаянию усилиться, все надежды рухнут, поэтому я стараюсь дать людям надежду и взбодрить их. Если безысходность растет, я гоню ее прочь, когда могу — а могу не всегда, — но знаю, что, если в разгар репетиций поднимется паника, вся работа пойдет насмарку. Я руковожу людьми, которыми, как они считают, никто не может руководить, вроде Мэрилин Монро, и я знаю, что им нужны восхищение, уважение, любовь и забота, их я им и даю, и какую бы форму ни приняла паника той или иной звезды, я не дам себя разозлить или вывести из равновесия.