Книга Я хотел убить небо - Жиль Пари

Надо будет не забыть позвонить ему и попросить, чтобы он тоже наврал.

– О чём он говорил? – спросила мадам Колетт.

– О том, как он навалял нам с Камиллой в «Нинтендо».

– «Нинтендо»? – переспросила Рози с таким отвращением на лице, как будто бы я рассказывал про телячий язык.

– В их возрасте это нормально, – заступилась за меня мадам Пампино.

– Может, это и нормально, но в таких играх нет ничего хорошего. Они изолируют детей друг от друга.

– Рози! У вас какой-то ретроградный взгляд на вещи! Если ребёнок весь вечер играет в приставку, то, возможно, вы правы, но играть понемногу даже полезно, это развивает рефлексы.

– Что такое ретроградный? – спросил я на случай, если они про меня забыли.

– Дремучий, – объяснила Рози.

– Дремучий?

Я совсем перестал понимать, о чём это они.

– Да, мой дорогой Кабачок. Мадам Пампино хочет сказать, что я дикий человек.

– Этого я не говорила, Рози.

– Нет-нет, Женевьева, вы именно это и сказали. А я вот горжусь тем, что предпочитаю старинные колыбельные всем этим глупым играм. И дети тоже, кстати, с удовольствием их слушают, правда, Кабачок?

– Да, Рози.

Одним враньём больше, одним меньше…

– И всё-таки давайте вернёмся к нашему разговору. Что вы делали в воскресенье?

Голос у мадам Колетт твёрдый, как сухарь.

– Мы ездили в парк «Монстр», – сказал я. – И Камилла немного испугалась американских горок, поэтому я её защищал, а потом я стрелял из винтовки и выиграл гигантского медведя.

– Реймон разрешил тебе стрелять из винтовки? – Мадам Пампино подпрыгнула как ужаленная.

Эх, зря я ляпнул про винтовку.

– Да он не виноват, – сказал я. – Виктор хотел ещё раз прокатиться на американских горках, и Реймон дал нам с Камиллой денег, чтобы мы пока сходили и купили себе мороженое.

– Нельзя оставлять детей одних в таком большом парке! – сказала Рози. – Вы могли потеряться, или, ещё хуже, вас могли похитить!

– Ну я же не слабак. Если незнакомец захочет меня увести, ничего у него не получится. По средам у нас ведь дзюдо, так что я ему наваляю!

И в доказательство я ударил кулаком пуфик, на котором сидела Рози.

Питательница от этого подпрыгнула, а мадам Пампино рассмеялась.

– А как отреагировал Реймон, когда узнал, что ты стрелял из винтовки? – спросила психолог.

Я принялся врать не хуже зубного врача: «О, он страшно разозлился и сказал, что я был не прав, когда решил поступить так глупо, и что он больше никогда не оставит нас одних».

– А когда он не злится, как он обращается с тобой и Камиллой?

– Очень хорошо обращается. Он покупал нам сладкую вату и гамбургеры, и катал на разных аттракционах, и сажал к себе на плечи, и держал нас за руки, а вечером он нас обнял перед сном.

– А Виктор?

– Виктор хотел бы, чтобы у него были такие брат и сестра, как мы, но я не знаю, куда ему нужно обратиться с такой просьбой. Возможно, есть супермаркеты, где мамы покупают себе детей, но, поскольку у Виктора мамы больше нет, боюсь, он в пролёте.

– Ну хорошо, – сказала директор с улыбкой. – В следующую субботу ты опять поедешь к Реймону, но на этот раз без Камиллы.

– Почему? – спросил я разочарованно.

– Потому что к ней на выходных собирается тётя.

– Может, ведьма её отпустит?

– Икар, нельзя так говорить о взрослом уважаемом человеке.

– Мадам Пампино, ничего уважаемого в ней нет, и она даже никакой не человек, когда разговаривает с Камиллой. Спросите у месье Поля или у Реймона, что они думают о ведьме, сами увидите.

– Мне нет необходимости у них спрашивать. Они уже сами мне всё рассказали. Так или иначе, их отношения тебя не касаются, и ты не присутствуешь на их личных встречах, а значит, не можешь знать наверняка, о чём они разговаривают между собой.

– Я не присутствую, но Камилла мне всё рассказывает, так что я всё знаю. Рози говорит, что нашими устами глаголет истина, а ведьма – не младенец и вообще не ребёнок, поэтому её дурацкими устами глаголет одно только враньё, и Камилле от этого плохо. А если Камилле плохо, то плохо и мне.

Мадам Пампино встала и подошла к окну. Она смотрела не знаю куда, и можно было подумать, что её вообще больше нет в комнате.

Рози мне подмигнула, и я ей улыбнулся.

Психолог сидела на столе и читала бумаги директора, а это нехорошо делать тайком.

– Можно мне уже идти? – спросил я.

Мадам Пампино обернулась.

– Ты не замечал ничего странного в Симоне?

Я немного растерялся, но всё-таки сказал «нет».

– Тебя не удивляет его осведомлённость?

– Его что? – не понял я.

– Ты никогда не задумывался, почему Симон всё про вас знает?

А я ведь не стукач и не хочу, чтобы Симону влетело, поэтому я говорю:

– Нет, просто мы сами ему всё рассказываем.

– Хорошо, теперь можешь идти, – сказала мадам Пампино. – Но я бы хотела, чтобы ты не рассказывал о нашем разговоре Симону. Я могу на тебя положиться?

– Конечно, – сказал я, но пальцы за спиной, конечно, скрестил.

А потом я побежал в нашу комнату и всё рассказал Симону, хотя и не должен был этого делать.

– Нельзя нарушать обещания, – сказал Ахмед.

Симон молчал, и настала странная тишина.

– Почему ты ничего не говоришь? – спросил я встревоженно.

– Не твоё дело, – ответил Симон.

И он вышвырнул плюшевого зайца Ахмеда в окно.

– Достали, – бросил он и захлопнул за собой дверь.

Но дверь хлопнула не так уж и громко по сравнению с плачем Ахмеда.

* * *

В среду у Беатрисы был день рождения. Ей исполнялось девять.

Камилла нарисовала праздничный торт с разноцветными свечками, и мы все написали под ним свои имена и прикрепили рисунок скотчем на стене в кухне – и каждый раз, когда приходили есть, смотрели на него и с нетерпением ждали среды и шоколадного торта, который испечёт повар Фердинан.

Иногда, если мы ведём себя хорошо хотя бы неделю (а это не так-то просто, потому что мы «бешеная мелюзга», как говорит Полина), Фердинан разрешает нам мыть листья салата или отрывать хвостики от клубники или зелёной фасоли.

Однажды Борис взял большой острый нож с зубчиками, чтобы почистить картошку, и Фердинан закричал: «Это опасно, ты отрежешь себе руку!», а Борис ответил: «Ну и ладно, у меня есть ещё одна», – и разрубил картофелину на две половинки. Фердинан строго указал на него пальцем: «Немедленно отдай нож», тогда Борис швырнул нож, и он пролетел в каком-то миллиметре от уха Фердинана и воткнулся в стену. С тех пор Борису больше не разрешают приближаться к кухне, а когда другие туда ходят, он говорит, что это не по-товарищески. Зато Антуан туда теперь тоже не ходит – это, наверное, по-братски.