Книга Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

– Тогда я не понимаю, – сказал Джек.

Уильям опять положил руку на сердце, опять стал нащупывать точку с запятой. Руки снова были в перчатках – доктор фон Pop помогла ему их снять, пока он ел, а сейчас, когда они закончили, надела перчатки снова.

– У меня в жизни были все женщины, каких я только желал, – другое дело, что со многими я провел меньше времени, чем мне бы хотелось, – печально произнес Уильям. – Но больше я не могу. Я не переживу, если снова потеряю близкого человека.

И Джек и врачи знали про татуировку памяти Карин Рингхоф – что она значит для Уильяма и где находится. Джек не знал другого – есть ли у папы татуировка по Барбаре, и если есть, то где. Возможно, папа помянул ее не словами, а нотами; надо будет спросить Хетер.

– Я понял тебя, папкин. Теперь я понимаю, – сказал Джек.

Интересно, папа прикасается хоть иногда к правому боку, там, где Якоб Бриль вонзил ему в тело гвоздь и пустил кровь, подумал Джек. Интересно, эта татуировка вызывает у папы такую же боль, как надпись про дочь коменданта и ее младшего брата, хоть когда-нибудь. Джек очень надеялся, что нет; из всех папиных татуировок только эта была цветная.

– Кстати, нам постепенно пора закругляться, Уильям, – нежно сказала ему доктор Крауэр-Поппе. – Что вы будете играть нам завтра, мне, Джеку и доктору Хорвату?

Хороший ход, папа, кажется, не ожидал – убрал правую руку от сердца, положил руки на стол, распластал пальцы, зашевелил ногами под столом; по глазам видно – он чувствует под пальцами клавиши, а под ногами педали. Он воображает себе орган размером с Аудекерк, а когда закрывает глаза – практически слышит его.

– Анна-Елизавета, вы же не думаете, что я стану насвистывать вам завтрашние мелодии? – Значит, ей не удалось его обмануть; более того – и она, и Джек, и доктор фон Pop ахнули, ведь все они знали, что слово «насвистывать» может быть пусковым механизмом; доктор Бергер говорил Джеку, что папа терпеть не может, когда при нем свистят – хотя, возможно, дело тут в самом свисте, а не в слове.

– Не стоит, Уильям, можно ведь подождать и до завтра, – сказала доктор фон Pop.

– В самом деле, можно и подождать, – сказал отец; видно было, что он устал.

– У меня с собой есть кое-что, в машине сразу заснете, – сказала доктор Крауэр-Поппе.

Отец закачал головой – мол, зачем, я и так уже засыпаю.

– Мне не нравится одна вещь – прощаться сегодня с Джеком, – раздраженным тоном проговорил папа. – Я с тобой много раз прощался, Джек, слишком много раз, мой дорогой малыш. Я прощался с тобой тут, – сказал он, ткнув себя пальцем в грудь над сердцем, – и тут, – показал он себе на глаза, – и даже тут! – показал он на голову и зарыдал.

– Папкин, ты же меня увидишь завтра, – сказал Джек, обняв папу за голову, – ты будешь видеть меня снова и снова, я буду все время приезжать. Да что там, мы с Хетер покупаем дом в Цюрихе.

Уильям мигом перестал плакать.

– Да ты с ума сошел! Это же самый дорогой город на планете! Спроси у Рут, спроси у Анны-Елизаветы! Эй, вы, объясните ему! – кричал Уильям. – Я не хочу, чтобы мои дети остались без гроша, – застонал он и обхватил себя руками, словно ему холодно.

– Sehr bald wird ihm kalt werden («Очень скоро ему станет холодно»), – сказала коллеге доктор фон Pop.

– Mir ist nicht immer kalt («Мне не всегда холодно»), – упрямо возразил Уильям.

Доктор Крауэр-Поппе встала и положила руку ему на плечо – он дрожал.

– Откройте рот, Уильям, – сказала она. – Примете вот это – холодно не будет, просто захочется спать.

Отец повернулся к ней и послушно высунул язык (наверное, перед туалетом он тоже не язык ей показывал, подумал Джек, а имитировал этот жест). Доктор Крауэр-Поппе положила ему на язык таблетку и поднесла бокал с водой; папа проглотил таблетку и запил.

– Пойду проверю, подал ли Гуго машину, мы просили его, – сказала доктор фон Pop и покинула их.

– У профессора Риттера дом в одном из этих безумно дорогих уродливых городков на другой стороне озера, – снова завелся Уильям, – то ли в Цолликоне, то ли в Кюснахте. Там все влетает в такую копеечку!

– В Кюснахте, Уильям, и это совершенно прекрасное место, – сказала доктор Крауэр-Поппе. – На той стороне озера больше солнца.

– Мне так и говорил таксист, – кивнул Джек.

– Ты хоть знаешь, сколько это стоит? – спросил папа. – Четыре миллиона швейцарских франков! И за что их дерут только! Подумай – дом площадью в какие-то несчастные триста – четыреста квадратных метров за три с лишним миллиона долларов! Это же бе-зу-ми-е!

– Из окон вид на озеро, – возразила доктор Крауэр-Поппе, – и вокруг дома сад, а это еще тысяча квадратных метров, Уильям.

– Все равно это безумие, – упрямо сказал отец; ну и ладно, хотя бы дрожать перестал. Доктор Крауэр-Поппе стояла у него за спиной и массировала плечи – просто ждала, пока подействует таблетка.

– Уильям, Джек может купить небольшой дом в городе, что-нибудь подешевле, – сказала она. – Я уверена, ему все равно, есть вид на озеро или нет.

– В Цюрихе все безумно дорого! – не уступал он.

– Уильям, вы ходите по магазинам за одеждой и посещаете проституток, больше вы нигде не бываете. Так нельзя ли поинтересоваться, откуда вы знаете цены на другие товары города Цюриха? – спросила доктор Крауэр-Поппе.

– Вот видишь, Джек, в каких условиях мне приходится жить! Я словно женат! – сказал отец; в этот момент вернулась доктор фон Pop. – Причем на обеих!

– Вы не поверите, но Гуго здесь, – сказала доктор фон Pop. – Он, представьте себе, не забыл.

– Вы слишком жестоки к бедняге Гуго, – заметил Уильям. – Джек, сейчас ты его увидишь – он вроде Германа Кастро.

Папа хотел сказать «тяжеловес», понял Джек с первого же взгляда, – Гуго колдовал над черным «мерседесом», полировал значок на капоте рукавом собственной белой рубахи. Одет он был скорее как официант, чем как водитель лимузина или санитар (его подлинная должность). Но даже белая рубашка с длинными рукавами не обманула Джека – перед ним стоял бодибилдер.

Его старшая сестра Вальтраут вышла низкорослой и крепко сбитой, а вот из Гуго получился настоящий великан. Он, кроме того, старался сделаться еще огромнее – накачал себе мощные плечи и шею, толще Уильямовой талии. Завершала чудовищную картину бритая голова – впрочем, куда деваться, видимо, такая стрижка идет Гуго больше, чем любая другая, подумал Джек. Лицо плоское, тупое – как говорится, квадратное. Одно ухо проколото, в нем золотое кольцо – но это ничего не значит, скорее привлекает внимание к другому уху, с оторванной мочкой (по дороге из Кильхберга в «Кроненхалле» отец рассказал Джеку, что на Гуго как-то в ночном клубе напала собака).

– Но ты не жалей Гуго, – сказал Уильям, – потому что собака дорого заплатила за свой неуместный аппетит.