Книга Девочка и мальчик - Мортен Браск

Я беру пакеты.

– Справитесь? – спрашивает она.

– Да, – говорю я.

Я захожу в ванную и закрываюсь. Через дверь слышны голоса. В прямоугольном зеркале над раковиной мое лицо кажется мне незнакомым. Глубокие линии пролегли через кожу, их там прежде не было, они появились в последние несколько ночей. Глаза тяжело лежат в своих глазницах, такими глазами можно следить только за очень медленными, тяжелыми предметами.

Мои пальцы не гнутся и дрожат, у меня никак не получается застегнуть пиджак. Не знаю, быстро я надеваю одежду или медленно, но каждый предмет я вижу ясно и отчетливо, структуру ткани, швы рукавов, печати центральной прачечной, пуговицы с торчащими в нескольких местах нитками. В самом конце я вставляю ноги в белые шлепанцы. Они мне велики на несколько размеров.

Характер звуков за дверью меняется, голоса отдаляются, сигнализация замолкает. Уже открывая дверь, проверяю, застегнул ли я пиджак. В палате никого. Кровать исчезла. На сером полу кровь – в том месте, где стояла кровать Майи.

Я выхожу из ванной. Слегка ковыляю в этих шлепанцах. Только сейчас замечаю, что кто-то красным фломастером написал слово «папа» на их носках. Шаги в коридоре, молодая акушерка заходит в палату.

– Ей делают эпидуральную анестезию, – говорит она.

Она запыхалась, и видно, что она хочет вести меня в операционную прямо сейчас, но замечает выражение моего лица, встает прямо напротив меня и кладет руку мне на предплечье. На ее лице появляется улыбка, голубые глаза теплеют.

– Вы же хотите участвовать в родах? – спрашивает она.

Я киваю.

– Да.

– Иногда люди теряются в этой ситуации, но вам просто нужно сосредоточиться на вашем присутствии там и на Майе.

– Да.

– Собрались с духом?

– Да.

Она ведет меня по коридору к лестнице. Мы спускаемся на два этажа, потом идем несколькими коридорами. Я, спотыкаясь, едва поспеваю за ней в своих шлепанцах. Они тяжелые и скользкие, болтаются на ступнях, и я пытаюсь, прижимая пальцы ног к кожаной поверхности, удерживать их, чтобы не сваливались.

21

Комната перед операционной. Инструменты на алюминиевом столике, щипцы, ножницы, зажимы, что-то, напоминающее пилу, набор скальпелей, выложенных в ряд в жестком свете операционных ламп. Резкие запахи, емкости со спиртом возле раковин, простерилизованная одежда на плечиках, упакованная в полиэтилен. И повсюду люди, непрерывно движущиеся люди.

Двое хирургов моют руки дезинфицирующим раствором. На лицах маски и защитные очки. Один из них наклонился над раковиной. Из-под бумажной сеточки для волос едва заметно проглядывает маленький участок загорелой шеи. Медсестра подходит к ним с длинными голубыми резиновыми перчатками. Помогает обоим натянуть их.

– Вам нужно надеть это, – объясняет мне молоденькая акушерка.

Она прилаживает ко мне маску, закрывающую рот и нос. И сама надевает такую же.

Вода подается на уровне колена с помощью специальной ручки наподобие скобы. Раковина вытянутая и глубокая, как корыто. Акушерка показывает мне, как мыть руки. Сначала с мылом выше запястий, потом дезинфицировать спиртом. Я смачиваю руки, несколько раз нажимаю на скобу – кран выстреливает мне в ладони струей воды, тру ладонь о ладонь – на мне не должно быть никаких микробов, когда я войду в операционную, и потом втираю спирт в кожу.

– Достаточно, – говорит акушерка.

Я держу руки высоко перед собой, чтобы ни в коем случае ни до чего не дотронуться. Хирурги переговариваются друг с другом. Я пытаюсь уловить, о чем они говорят, мне вдруг приходит в голову, что все зависит от того, разберу я, о чем их разговор, или нет. Если не разберу, все может, как следствие этого, пойти не так, но как я ни стараюсь, не могу уловить суть, они пользуются выражениями, которых я не знаю. Я пытаюсь разглядеть их глаза за стеклами защитных очков, прочитать, что в этих глазах – сомнение, спокойствие, надежда?

– Идите за ними, – говорит акушерка, – я тоже буду в операционной, но мне сперва нужно поговорить с медсестрами из неонатального отделения.

Неонатального. Я никогда раньше не слышал такого слова. Я делаю, как она сказала, прохожу вслед за хирургами через дверь, которая автоматически открывается, впуская нас в операционную.

Цвета металлический и белый, почти все белого цвета. Кафель на стенах, пол – белые. Размеры операционной поражают меня, это целый зал с потолками в несколько метров, но пространство расходуется очень рационально. Здесь тоже повсюду люди, прячущие лица за масками и очками. Техника на полу и на столах вдоль стен, мониторы, шкафчики без дверец. В одном конце операционной стоят два инкубатора, освещенные, прогретые. Я никогда раньше не видел инкубаторов, инкубатор просто всегда существовал для меня как абстрактное понятие, как что-то, что всегда упоминалось в шутку. Два неонатолога и две медсестры подготавливают их. Укладывают в инкубаторы крошечные одеяльца.

Посреди зала стоит операционный стол, над которым словно парит большая операционная лампа с пятью кольцами вокруг центра. Эти кольца льют целый поток света на стол, на врачей и медсестер вокруг него. Они придвинулись к столу вплотную к этому центру, где все должно произойти, где все начнется. Наклонились вперед, крайне сосредоточенные.

Хирурги отдают распоряжения, на столе появляются стальные кюветы. На двух столах, застеленных зеленой бумагой, разложены вата и ножницы, щипцы, скальпели. Устройства издают электронные сигналы, гудит вытяжка на потолке. На заднем плане графики на мониторах, электроэнцефалограмма, прерывистое мерцание, числовые значения, растущие, уменьшающиеся.

Я стою в стороне от стола. Не знаю, куда деваться. Жду, когда появится акушерка и разъяснит мне, что делать. Одна из медсестер отходит от стола и направляется к открытому шкафчику. В образовавшемся просвете я вижу металл операционного стола, накрытого зеленой бумагой. Майя лежит на этой бумаге в потоке света, льющегося из лампы. Моя Майя. Они положили ее на бок, она лежит ко мне спиной. Анестезиолог уже сделал укол, анестезия начнет действовать через несколько минут.

Ее волосы спадают с операционного стола, она обнажена ниже пояса – весь низ спины, ягодицы, половая щель; дорожка густой крови стекает по ягодице.

Медсестра возвращается и обнаруживает, что я стою как неприкаянный.

– Вы можете сесть вот сюда, – говорит она.

У одного из углов операционного стола стоит низенькая алюминиевая скамеечка. Я сажусь, ощущая холод металла через тонкую ткань брюк.

Один из хирургов отдает новое распоряжение, руки обхватывают Майю и переворачивают ее на спину, закрепляют бумажную простыню на штативе, так что она образует ширму, скрывая Майю ниже груди. Они отгораживают нас с ней от операции, от вида скальпелей, которые должны взрезать живот.

Когда Майя замечает, что человек, сидящий возле нее, – это я, ее глаза наполняются слезами.