Книга Тайна Богов - Бернард Вербер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Афродита прижимается ко мне грудью. Мне хочется оттолкнуть ее, но я не могу. Она обнимает меня своими гибкими сильными руками. Ее тело словно горит, и я впитываю это тепло. Вдруг что-то начинает жечь мне глаза. Слезы текут по щекам, будто все напряжение последних дней превращается в соленую влагу.
– Все хорошо, – шепчет она и целует меня в лоб, в щеки. Ее губы ищут мои.
– Я обещала, что буду любить тебя, если ты отгадаешь загадку Сфинкса. Я хочу сдержать свое слово.
Афродита приникает к моим губам. Я закрываю глаза. Мне кажется, что я поддаюсь какому-то злу, но алкоголь и чувство вины парализовали меня, и я не в силах отказаться от единственного утешения, которое выпало мне.
– Забудь, забудь на мгновение, – шепчет она мне на ухо.
Я закрываю глаза.
Я чувствую себя опустошенным. Распавшимся на части. Я ничком падаю на кровать. Афродита разворачивает меня к себе.
– Будем любить друг друга, Мишель, прошу тебя.
То, что происходит затем, находится за пределами того, что может пережить человек в своей телесной оболочке. Я узнал, что такое Ничто. Теперь я познал, что такое Все. Я коснулся дна, и поднимаюсь на поверхность. Краски, тепло, свет вспыхивают в моей голове. Потоки жидкого золота текут в моих венах.
Все мое тело, захваченное ликующими эндорфинами, превратилось в одушевленное наслаждение.
Я больше не знаю, кто я.
Я утратил всякое представление о прошлом и будущем. Я весь только в настоящем, восхитительном миге. Тело богини растворяется в моем, заставляет его содрогаться, как волшебный музыкальный инструмент, оживший от ее поцелуев и ласк. Я произношу ее имя:
– Афродита…
– Мишель.
«Во время линьки змея становится слепой».
А также теряет память.
Мы снова и снова занимаемся любовью, словно движемся в священном танце. Никогда моя плоть не испытывала подобного наслаждения.
Истомленный и улыбающийся, я засыпаю в объятиях богини.
Я хочу жить долго.
В документальном фильме «Кинескоп» (2001) швейцарский режиссер Питер Энтелл показывает, как влияют на нас зрительные образы.
Был проведен эксперимент, чтобы выявить разницу между телезрителем и человеком, который смотрит кино.
На полотняном экране показывали фильм; половина зрителей сидела так, что проектор находился у них за спиной, как в кино, другой половине зрителей проектор был обращен в лицо, как при просмотре телефильма. По окончании просмотра зрителям были заданы вопросы, которые показали, что те, кто сидел спиной к проектору, сохранили способность анализировать и критично смотреть на вещи, а у тех, кто сидел к проектору лицом, так и не сложилось никакого внятного мнения о фильме. Кроме того, во время сеанса у них была снижена мыслительная активность.
Питер Энтелл называет телевидение «оскотиниванием разума». Мы находимся внутри света, который светит нам в лицо, и теряем способность дистанцироваться от того, что нам показывают. В кино, напротив, мы продолжаем мыслить самостоятельно, так как видим только отражение света.
Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том VI
Мне снится, что я умер.
Жизнь – это линия, состоящая из точек.
Сны – и есть эти точки.
Смерть – точка в самом конце.
Меня хоронят, и длинная процессия несет гроб на поднятых руках, петляя между холмами, между крытыми лиловыми склонами.
Это мой народ, люди-дельфины. Они несут мои останки. Все в черных смокингах, некоторые в цилиндрах. Женщины в шляпках с вуалями. Приблизившись, я вижу, что у них нет лиц. У них головы, как у шахматных фигур.
У тех, что поменьше, головы пешек, круглые и гладкие. У тех, что крупнее, головы Коней, с открытыми ртами и изящно вырезанными ноздрями, остроконечные головы Слонов. У самых больших – головы Королей, увенчанные коронами с крестом. Ферзи-королевы в зубчатых коронах одеты в пышные платья. Ни глаз, ни кожи… Только светлое дерево, гладкое, блестящее, покрытое лаком.
Их тысячи, они медленно и молча идут вперед, на кладбище.
Я лежу в гробу. На мне тога, в скрещенных на груди руках – анкх. Лицо как у глубоко заснувшего человека, веки тяжело опущены. Катафалк катится вперед, ее везут фигуры Коней с головами, украшенными черным плюмажем. На верху катафалка флаги с изображением дельфина, эмблемой, которая вела мою цивилизацию вперед.
Процессия останавливается посреди аллеи.
Несколько Королей снимают мой гроб с катафалка. Они несут его несколько метров и передают Королевам, те – Слонам. Слоны несут меня к могиле, опускают вниз на черных веревках.
Поодаль пешки в черных фартуках выбивают на голубом мраморе эпитафию:
Он пытался. Но не сумел.
От его народа.
Без обиды.
Звонят колокола.
Мне совсем не хочется открывать глаза. Я не могу оторваться от созерцания собственной могилы и чудовищной эпитафии:
Без обиды.
Они даже не сердятся на меня. Во сне, который я пытаюсь смотреть дальше, невзирая на колокольный звон, шахматные фигуры по очереди бросают цветы на мой гроб. Если присмотреться, за фигурами в смокингах стоят совсем тощие фигурки в арестантских робах, в кольчугах эпохи Возрождения, в шкурах зверей, как первобытные люди.
Один Слон в сутане произносит надгробную речь.
– Мы не выбирали себе бога. Не выбирали пророков. Не выбирали пастырей. Не выбирали войны, в которых нам пришлось участвовать. Мы не выбирали себе беды и несчастья. Тот, кого мы сегодня хороним, решал за нас. Мы не выбирали свою судьбу. Не по своей воле мы были мирными. Тот, кого мы хороним сегодня, решил, что так будет лучше для нас. Теперь, когда он умер, мы можем увидеть все, что он создал, и можем судить об этом. Он во всем ошибся. Он потерпел фиаско. Поражение. Он пытался, но не сумел. От его народа. Без обиды.
Тяжелый камень опускается на мою могилу. Колокола звонят все громче.
– Проснись!
Я открываю глаза и вижу потолок камеры. Я тут же зажмуриваюсь.
Он пытался. Но не сумел. От его народа. Без обиды.
Хочется спать. Долго спать. Сон вполне может стать смыслом моей жизни. Спать и видеть сны.
Мне снится, что моя душа только спит. Как Спящая красавица в заколдованном лесу. Я заснул бы как только родился. Меня кормили бы через капельницу. Я бы медленно старел, без болезней, увечий, побед, поражений, выбора, а значит, риска совершить ошибку.
