Книга Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

Но дальше я подумать не успел, потому что он одним ловким движением вскрыл мою банку, взял шприц и вкатал мне укол внутримышечно, кубов на триста, не меньше. Я охренел! То есть состояние было ужасное, а он предупреждал: ты у меня сейчас охренеешь! А теперь он меня, охреневшего, вновь сунул в герметичный ящик и закрыл на кодовый замок. Ему почему-то думалось, что мне там будет очень некомфортно. Он ведь не знал, что герметичный ящик для меня – место весьма привычное, потому что именно с таким, или весьма похожим объектом, связано моё третье и, наверное, самое важное воспоминание.

Так вот, я тогда тоже находился в ящике. Но не в герметичном, а с дверью. Иногда она открывалась, ко мне в ящик заходил клиент и называл определённую цифру. Я согласно кивал головой (у меня тогда ещё было тело), оборачивался к панели и нажимал пальцем на кнопку с названной цифрой. Ящик (правильнее, лифт) приходил в движение. Я смотрел на клиента, клиент на меня. На мне был форменный китель с большими металлическими пуговицами (вспомнили?) и такое же форменное кепи с блестящим козырьком. Что и говорить, работа была лёгкая – нужно было, при виде очередного клиента, мгновенно оценить его пригодность и прикоснуться к соответствующему сегменту панели – «вверх» или «вниз». То есть «кнопок» в самом деле было всего две, а всё остальное – муляжи. Так же и направлений движения ящика было всего два – на повышение и на ликвидацию. И какое из них выбирать, решал я. Начальство меня почти не проверяло, я действовал по собственному усмотрению. То есть я поворачивался к клиенту, сканировал его, оценивал его структуру, принимал решение – и всё остальное делал лифт. А уж какую кнопку я нажму, было совершенно безразлично. Единственная неприятная особенность этой работы заключалась в том, что клиенты иногда бросались на меня, требовали изменить направление движения, били меня или стучали по панели… Но ничего не изменялось, ибо панель на это никак не реагировала, а моё тело уже тогда было мне почти не нужно, всё решал мозг, мозг у меня был превосходный, почти такой же, как сейчас. А вот тело было дрянь, его было не жалко. Да и я, повторяю, обходился без него: мозг выдавал нужный импульс, замыкалась нужная цепочка – и лифт устремлялся в нужном направлении.

А потом, наверное, случился какой-то сбой, у меня наступил провал памяти – и я опомнился здесь, в этой чёртовой лаборатории, один на один с этим гадом, потому что все остальные мозги, всех моих горе-товарищей, можно не брать в расчёт. В этом я убедился уже на следующее утро, когда гад вытащил меня – вместе с банкой – из ящика, потом даже вытащил меня из банки, поднял высоко над собой, повернул на все четыре стороны, показал всем секторам и громко спросил, вижу ли я среди этих ничтожеств хоть одну извилину, которая мне сочувствует. Я помолчал и ответил, что нет.

– Вот то-то же, сморчок, – самодовольно сказал гад.

И, больше уже ничего не говоря, забросил меня обратно в банку.

С того утра я начал чахнуть. То есть я стал ко всему безразличен – почти не реагировал на то, как гад размахивал передо мной руками, менял условия моего содержания или то перемещал мою банку в сектора к сородичам, то снова в герметичный ящик. А однажды он даже вынес меня из лаборатории и какое-то время прогуливался со мной в скверике под окнами, я сканировал воздух, деревья, траву, прохожих, птиц, насекомых…

И потерял сознание.

Когда я очнулся, то уже лежал здесь, на столе, в другой, куда более просторной банке, рядом со мной лежал какой-то корень, который активно излучал целый спектр различных микроэлементов. То есть постоянно обогащал питательный раствор. А с другой стороны банки, прижавшись к ней лбом, замер гад. Его настороженные глазки пристально наблюдали за мной. Рот у гада был плотно сжат. И вдруг:

– С возвращением, – услышал я голос гада, хоть губы у него по-прежнему оставались сжатыми.

– Благодарю, – ответил я примерно тем же способом, как гад.

Но он непонимающе переспросил:

– Что, что?

Я попытался ответить, но не успел – мысли мои помутились и я снова потерял сознание.

Впоследствии я терял его постоянно, а когда бывал в сознании, то подолгу не мог сосредоточиться и ответить на самые простые вопросы. Гад очень обеспокоился подобным моим состоянием. Он целыми днями не отходил от меня, менял мне растворы, делал бесконтактный массаж, постоянно проводил различные измерения, изучал их, хмурился – и вновь менял условия моего содержания. Условия, надо признать, становились всё лучше и лучше. А я, напротив, чувствовал себя всё хуже.

Тогда гад пошёл на ещё один эксперимент – по его приказанию служители внесли в лабораторию складную кровать, и теперь гад буквально дневал и ночевал рядом со мной. Спал он очень чутко и урывками. Включал для меня музыку. Музыка была особая, заунывная, но, так научно считается, это лечебная музыка, так называемая релаксация. Таких релаксаций у него было пять вариантов, он их гонял по кругу, а я их по кругу слушал. Они мне, честно скажу, не то что не нравились, а я их просто ненавидел, они меня доводили до бешенства. Но я как посмотрю на гада, на то, как он на меня смотрит, как у него пот на лбу выступает, как у него глазки испуганно бегают…

А потом думаю: да почему испуганно? Он просто за меня волнуется, что в этом плохого? И для чего он это делает? Он учёный, он ставит опыты для того, чтобы научиться лечить своих коллег, если они вдруг заболеют. То есть никакой он не плохой, думал я, мы просто раньше не понимали один другого, а теперь стали наконец понимать, наши мысли вошли в резонанс. От меня, я это чувствовал, теперь шли только положительные волны. А он опять открыл банку и мне ещё что-то вколол. Я вначале испугался, а потом почуял, что я его ещё сильней люблю. И он ко мне тоже изменил отношение. Он подходит ко мне, смотрит на меня, любуется, а я становлюсь ещё лучше. Я уже такой хороший, что он не может оторвать от меня глаз. Он уже не владеет собой, а я становлюсь ещё лучше. У него аж сердце замирает от восторга. Пульс у него всё реже! Аритмия! Дыхание сбивается, он начинает задыхаться, у него синеет лицо, глаза остекленели, он оседает, начинает падать прямо возле моего стола, какая радость!

И тут он цепляется за банку, и тащит её за собой, раствор бурлит, я падаю со стола, внизу я вижу стремительно приближающиеся ко мне кафельные плитки пола! Банка вдребезги! Он, сволочь, убил меня! Ублю…

…И вот я, похоже, достиг абсолютного совершенства, ибо я одновременно есть и меня в то же время нет, я не существую уже ни в какой форме, то есть у меня нет ни тела, ни мозга, но я мыслю и осознаю окружающее меня пространство. Вокруг меня абсолютно белый свет, и сам я – такой же белый свет, часть его, некий сгусток световой энергии, а, может, и сгустка тоже нет, но я, повторяю, существую! Или мне это только кажется?

Мастер по укладке парашютов

Я работаю на складе, выдаю парашюты. Их у меня много, восемнадцать полок. Но всё равно их иногда не хватает. Тогда я вместо парашютов выдаю мешки с тряпьём. Незаметно, конечно. Потому что нельзя же ничего не дать! Боец же ещё с вечера знал, что сегодня он пойдёт за парашютом – и пришёл, отстоял большую очередь, и всем его товарищам достались парашюты, а он что, хуже всех?! Что, я ему сейчас прямо в лицо скажу: нет парашютов, кончились! Что бы это было для него такое? Обида! И лишение права на защиту родины. А это святое право! Я не имею права такого кого-то лишать! И я, как будто ни в чём ни бывало, поворачиваюсь к стеллажу, беру с него мешок с тряпьём и подаю бойцу. Боец доволен и отходит в сторону, даёт место другому бойцу. И я даю ему другой мешок, иногда опять с тряпьём, а иногда с парашютом – как придётся. Потому что у меня мешки и парашюты лежат вперемежку, где как. Я же заранее знаю, сколько, допустим, завтра, ко мне придёт бойцов за парашютами и сколько я имею их на самом деле в наличии. И я всю ночь готовлюсь, формирую мешки и раскладываю их безо всякой системы, в хаотическом порядке, по стеллажам.