Книга Дом, который построил… - Елена Тат

И теперь они с дочкой как подружки, дня не могут друг без друга. Что приготовить, что сшить, что купить – всегда они друг другу первые советчицы. А попадет в руки заграничный модный журнал, кому первому звонить? Конечно, дочери, тут и вопросов нет. Да и то сказать, теперь уж и наоборот, дочь сама к себе зовет, у нее теперь возможностей побольше-то будет. Не зря же они с отцом за сынка завмага ее выдали. Живет теперь не хуже, чем у родителей, как сыр в масле катается.

А что сын? Даже рожать его не хотела, все муж уламывал, давай, да давай. Чувствовала, что поплывет, ведь уже не двадцать-то, но пронесло, слава Богу, уцелела фигура, хотя грудь вот обвисла. И как ей было не обвиснуть, спрашивается, если мальчишка никак ее бросать не хотел? Говорят же современные доктора, что три месяца грудного вскармливания достаточно. Так нет же, она его на седьмой еле оторвала. Орал все как резанный, ночами спать не давал, пришлось к бабке, матери своей его отдать, чтобы отвык. Перевели на бутылочку, да уже поздно, впереди вместо былой упругости повисли два опустевших мешочка.

И растить его было не так интересно, как Светочку. Пока маленький, еще ладно, куда ни шло, то в матросский костюмчик его нарядит, то в троечку с бабочкой. Ну, шортики, ну, носочки белые, ну, а дальше-то что? Школьная форма? Брюки, рубашка, пиджак? И все? Какие украшения? Пионерский галстук, который зимой и летом одним цветом? Не больно-то и разбежишься. Ни причесок тебе, ни сережек или браслетиков, ни цепочек… Вон, в прошлом году от нечего делать ему золотую цепочку с крестиком повесила, хотела хоть какой-то красоты добавить. А что толку? Все равно под одеждой этого золота никто не видел, а как увидели, учительница сразу сказала – снять.

По сути, что такое мальчик? Это маленький мужчина. С ним уже нельзя вести себя, как с девочкой, но и мужчиной он еще не считается. Мужчина у них в семье один – муж. Добытчик, кормилец. О чем они обычно с ним говорят? Да о всяком, разном, насущном. Что на ужин приготовить, к примеру, или что завтра на обед.

Приходит он с работы, берет в руки газету, садится в свое любимое кресло и слушает, как она ему все пережитое за день рассказывает. Это были самые ее любимые моменты. По сути, ей вообще все в их отношениях нравилось, кроме, разве что, постельных дел, неизменно вызывавших в ней брезгливое отвращение. Она себя ничем не выдавала, отдаваясь мужу с улыбчивой готовностью и монотонными стонами, а про себя считая количество его ерзаний взад-вперед и с облегчением принимая судорожный конец. Но постепенно муж и сам как-то поостыл, все чаще ограничиваясь ласковым поцелуем на ночь, и их брак, на ее взгляд, стал совсем безупречным.

Вот, она накрывает на стол, уже все приготовленное, красивое, в хрустале, с мельхиоровыми приборами, с крахмальными салфетками, и говорит, говорит, говорит… А он слушает… И что сегодня сгущенку в соседнем гастрономе выбросили, и ей дали по блату три банки, а зеленый горошек будет в пятницу. Она возьмет пять банок, а Лидке из бакалеи даст взамен дефицитные колготки. И что у них в магазине новый завоз был, но пока еще не знает, что там есть, сначала ведь только для своих, хотя завмаг намекнула, что теперь и она, даром, что перешла на полставки, будет среди первых, не зря же они родственники, так что готовь, отец, кошелек, надо будет для всех обновки купить.

– Приготовим, не волнуйся, кошечка, не голытьба какая-то, купим, что скажешь.

– Ой, а вдруг джинсы завезли? Американские? – мама Толика мечтательно сложила руки на груди. – Как думаешь, мне пойдут джинсы? Я не старая уже для них? – она кокетливо покрутила боком перед мужем.

– Не старая, – хохотнул муж, хлопнув ее пониже спины и слегка погладив приятные выпуклости. Покончив с интимной близостью, они, тем не менее, как бы ради приличия поддерживали внешнюю видимость сексуальных заигрываний. – Будут у тебя и джинсы, если захочешь. Будешь у меня самая модная в округе.

– Только буду? А сейчас я разве еще не самая модная? – наигранно надула она губки, ожидая заслуженного комплимента.

С мужем они могли обсудить, где было лучше, в Хосте или в Пицунде, в Сочи или Гаграх, и куда поехать этим летом; что кому купить к ближайшим праздникам или ко дню рождения Полезного Большого Человека. С мужем и дочерью она чувствовала себя нужной, интересной, востребованной.

А с сыном? С сыном так не поговоришь. «Ты есть будешь?» Или – «уроки сделал?» «Учитель приходил?» «Лекарство свое пил?» Вот и все вопросы. Ни магазинов, ни парикмахерских, ни модных журналов, ни курортов… ничего интересного. Спроси ее, она вообще не знала, что его на самом деле интересовало и о чем он думает. Сидит себе в комнате и молчит по большей части. Спросишь – ответит. Вежливо, с улыбкой. А сам ничего не расскажет, и у нее не спросит. Как бирюк какой…

Хотя наказание было не по делам суровым, мальчик Толик плакал в тот раз больше не от физической боли, к которой давно притерпелся, а от обиды и жалости к себе. И он плакал тайком потом еще несколько дней, затаив в душе до времени зло.

Он мечтал, что вырастет и когда-нибудь отомстит родителям за все свои пережитые мучения. Мечтал, чтобы они поскорее состарились и стали больными и беспомощными, или чтобы, не дожидаясь старости, с ними произошел несчастный случай. Ведь попадают же люди в аварию, и весьма часто. Только не совсем, нет, не до смерти, а так, только до койки, до инвалидности, до полной беспомощности. И тогда бы он на них отыгрался. Тогда бы показал, наконец, свою власть! Тогда уже они бы заискивающе заглядывали ему в глаза и боялись каждого его шага. Он бы нашел врача, придумывавшего для них самые мучительные, самые болезненные процедуры. Они бы корчились, молили о пощаде, а он смотрел бы, потирал от удовольствия руки и говорил, как говорили ему: «Это все для вашего же блага, я для вас стараюсь, а вы еще и не благодарны».

Хорошего мальчика Толика били, и довольно часто. Отец лупил его беспощадно даже при малейшем подозрении, что сын отвлекся от учебы и забыл о своем предназначении вывести семью в высшее общество. А мальчик Толик не отвлекался никогда. Его бедная голова не знала отдыха, всегда работая с непосильной для нее нагрузкой.

У него не было суббот и воскресений, каникул и праздников. В те дни, когда другие дети могли себе позволить гулять и веселиться, просто носиться по улице, ходить друг к другу в гости, гонять на великах или снегокатах, в зависимости от времени года, к мальчику Толику приходили дополнительные репетиторы и натаскивали его, как собаку на след, по несметному количеству предметов школьной программы, дебри которой ему, волею судеб, приходилось проходить на чужом, нелюбимом языке.

Весь шестой класс порки следовали одна за другой. Следы на теле? Конечно же, они были. А кто их видел? Что подозрительного в том, что мальчишка носит физкультурную форму не в отдельной сумке, а на себе, под одеждой, чтобы не оголяться перед всеми в раздевалке? Да половина ребят так делали. Понятное дело: стянул с себя школьную форму – и все, к уроку физкультуры готов. Лишь в старших классах папа мальчика Толика с телесными наказаниями стал осторожнее. Чем ближе к призывному возрасту, тем чаще забирали мальчишек на медкомиссию в военкомат, и могли бы возникнуть лишние вопросы, что за следы, то да сё.