Книга Страница номер шесть. Член общества, или Голодное время. Грачи улетели - Сергей Носов

– Достоверно могу назвать три книги.

– Какие?

– Первая. Рассказы Олега Орлова «За линией фронта». Отпечаток указательного пальца левой руки на тридцать первой странице.

Она опять овладела моим вниманием.

– Вторая. Сборник «Французские лирики XVIII века», Москва, шестнадцатый год, с предисловием Валерия Брюсова. Характерное пятно напротив эпиграммы Вольтера.

– Вы бы не могли прочесть эпиграмму?

– Могу.

Вот почему ИеремияЛил много слез во дни былые?Предвидел он, что день придет —Его Лефрант переведет.

Третья...

Я встал.

Не извиняясь, вышел. Я пошел.

Я пошел искать Юлию. Ее нигде не было. В прихожей не было. В кухне не было. В комнате, в которой мы были с ней, тоже не было. Было окно, открытая форточка, бамбуковая палка в углу, которой задергивают занавески. Я подумал о галстуке. Теперь я был обязан это сделать. Я не мог поставить ее под удар. Я взял бамбуковую палку и просунул в форточку. Галстук висел на дереве. Скинуть галстук было непросто. Напротив окна. Я не мог дотянуться. Дотягивался. Палка была тяжелая. Чуть-чуть не хватало. А мог уронить. Но все ж дотянулся. Дотянулся до галстука. Скинул. Галстук по-вальтер-скоттовски, или как там его, упал в темноту ночи.

За моей спиной – теперь уже перед глазами – потому что я повернулся, – кресло стояло. В кресле могла бы сидеть Юлия. Если бы она сидела в кресле, она бы могла быть не замечена мною, когда я входил. Но в кресле она не сидела.

Когда я вошел.

Если бы Юлия сидела в кресле, она бы, незамеченная мною, за мною могла наблюдать. Как я это делаю – с галстуком.

Но ее не было в кресле.

Если б Юлия сидела в кресле, я б спросил: «Юлия, зачем ты не сказала мне, что он твой муж, Юлия». – «Ты разве не знал, я думала, знал», – она бы ответила. Мне.

Я не знал.

Я возвращался.

Я не думал, когда возвращался. Но если бы думал, я бы, наверное, думал, что мое отсутствие за столом останется незамеченным. Это не так. Меня ждали. Встреченный тишиной, сел я на место.

– Все хорошо? – спросила негромко Зоя Константиновна.

Я ответил ей:

– Да.

– Третье. Пятно, предположительно винное, на шестнадцатой странице Законов вавилонского царя Хаммурапи под общей редакцией профессора Тураева, восемь рисунков и карта, на карте след подстаканника.

– А не было ли там следов крови? – спросил профессор Скворлыгин.

– Не было, – ответила Зоя Константиновна.

Я увидел Юлию. Она сидела как ни в чем не бывало. Я не мог понять, откуда она появилась.

– Книжные пятна – это памятники материальной культуры эпохи. Книжное пятно как объект исследования есть след. След, нуждающийся в идентификации. Каждый исследователь должен знать: подсознание через него находит проекцию. Через пятно. Надо понять и усвоить: книжное пятно – визитная карточка индивидуальности. Но и ключ к пониманию менталитета, свойственного поколению или группе людей тоже. Книжное пятно – то место, где соприкасаются материальное и идеальное, в частности, пища питательная, продуктовая, гастрономическая, с пищей духовной, или, можно сказать, пища с не-пищей.

Юлия глядела на меня. «Не пей», – читал я в ее взоре.

– Я бы могла вам рассказывать долго. Но я вижу, это не всем интересно.

– Очень интересно, – сказал Долмат Фомич, – спасибо, Зоя Константиновна, мы вам благодарны. А теперь послушаем незабвенного Всеволода Ивановича Терентьева.

Он подошел к магнитофону и нажал кнопку.

4

ГОЛОС В.И.ТЕРЕНТЬЕВА.... болезни крыжовника. А вы с той стороны... Я?.. Нет пусть лучше на левую... (Неразборчиво.) Сюда?.. (Пауза.) Раз, два, три .....................................................................................

– Итак, Олег Николаевич, теперь ваша очередь. Вы нам о чем-то рассказать очень хотите. О чем?

Я ни о чем не хотел, я так и сказал:

– Ни о чем.

– Как же так «ни о чем»? – не поверил Долмат Фомич. – Надо обязательно о чем-то.

– Мне не о чем вам рассказывать.

– Нет, нет, – возражали собравшиеся, – расскажите, пожалуйста, непременно расскажите.

– Я не готов.

– Готовы, готовы.

– В самом деле, вы совершенно готовы, Олег Николаевич, совершенно готовы.

Я посмотрел на профессора Скворлыгина. Ласково улыбаясь, он вырисовывался. Остальных не было.

Я посмотрел на Долмата Фомича. Он спросил: «Ну как?» – вырисовываясь. Остальных не было. Как бы.

– Расскажите, – попросила Зоя Константиновна, вырисовываясь, когда я на нее посмотрел, – знаете о чем?.. Как вы научились читать. По кубикам, да?

Каждый был как бы один. Он и я. Я:

– По кубикам. Да.

– Ну а как же букварь?

– Да, – ответил, – букварь.

– Ваши первые книжки. Про них.

Я про них стал рассказывать. Невероятно. Я стал рассказывать.

Я стал рассказывать про первые давно позабытые книжки, мною в детстве прочитанные.

Что же произошло тогда со мною? Что же за дрянь они мне подмешали, если я действительно им подчинился? – стал рассказывать. Я! И про что?!

И вот странность: с каждым словом я обретал уверенность. Словно бы и не я это рассказывал, а я только слушал, причем увлеченно. Боясь пропустить. Чуть-чуть недоверчиво. Мой рассказ был помимо меня. Прислушиваясь, я узнавал о себе позабытое. Как тогда, книгочей шестилетний, все не мог разобраться, чьи эти книжки – «его». Книжки из серии «Мои первые книжки». А я думал: «его» – не «мои».

«Мои первые книжки».

Их было просто читать. Крупными буквами. Тонкие книжки. Я читал по слогам. Я рано научился читать. Все понимал. Я не понимал только, почему они, «первые книжки», – мои? Не я же их написал. Что такое «мои»? Так я думал.

Сочинитель таинственный книжек – «своих» – представлялся мне колдуном, существом фантастическим, не человеком, а оборотнем – потому что на обложке всегда стояло новое имя: то Чуковский, то Маршак, то Барто. То вообще ничего не стояло, а только было: «ПОСЛОВИЦЫ».

Почему-то он скрывал настоящее имя. И вместе с тем с постоянным упорством зачем-то мне сообщал: «МОИ»!

Ну и что, что его?

Да и сколько их у него, первых книжек? Его...

И все первые книжки?

И зачем я им говорю?

Но сам себя слушал. Внимательно слушал. Рука потянулась поправить несуществующий галстук, и, это заметив, заметил вдобавок, что вот, замечаю – опять.