Книга Окна во двор - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому пойди в районную библиотеку, возьми «Справочник для поступающих в вузы» и действуй самостоятельно.
Заверяю тебя, что палец о палец не ударю ради твоего поступления. Для твоей сугубой пользы: чтоб уроки учила и сама за себя отвечала. Это же касается и твоего младшего брата.
Уверен, что ты меня поймешь. Вы оба меня поймете и спасибо скажете”.
Но я не смог. Не потому, что меня твоя мама уговорила, а вот как-то так. Испугался, сам не знаю чего. Оробел. И теперь я чувствую, что страшно виноват перед тобой, что воспитал тебя такой ледяной, прости, что вот так говорю — потому что я люблю тебя, не любил бы — смолчал бы.
Но ты запомни этот урок. Когда у тебя будут дети, воспитывай их в строгости и скромности, и они будут любить тебя искренне и надежно.
Прости меня. Помогай тебе Бог».
Про очень плохого человека
Предыдущие пять рассказов — про арестованного взяточника — я давал читать разным людям. И меня изумила одна вещь.
Но не то, о чем вы, может быть, подумали.
Вовсе не то, что некоторым моим друзьям и читателям рассказанная история показалась натянутой, измышленной, неправдоподобной и т. п.
Не в том дело.
А дело в том, что некоторые читатели отказывают участникам этой истории в праве размышлять и переживать. Метаться, тосковать, приходить в отчаяние. То есть совершать простые человеческие душевно-умственные действия.
При этом сами себе они не запрещают таких переживаний и мыслей.
Оно и понятно: мы — честные люди. Люди! Они — воры. Взяточники, коррупционеры. Несложные машинки, действующие по принципу «дай-возьми».
Поэтому арестованный взяточник должен думать об адвокате и о тайных счетах, а вовсе не о причинах постигшей его катастрофы. И уж конечно, он в принципе не может тосковать по прохладному мартовскому ветру, по свободе.
Поэтому сын арестованного взяточника должен думать о том же самом (скоро ли отмажется папашка, придется ли раскупоривать кубышку, на кого записана вилла в Испании) — и ни о чем другом.
Почему? Да потому, что у этих господ нет и не может быть человеческих чувств. Даже таких простых, как страдание, растерянность, жгучая обида.
Вот это мнение — самое огорчительное.
Но не потому, что я так уж сильно жалею взяточников и их детей.
Пусть они будут наказаны, пусть у них заберут все наворованное и принудят их к скромной жизни.
Однако я уверен, что они — тоже люди. Им тоже бывает больно, тоскливо, горько, отчаянно, страшно.
Дегуманизировать плохих людей — очень опасно.
Не для них, зажравшихся воров, опасно, а для нас — обычных честных людей.
Если мы кого-то считаем «нелюдями», не способными на человеческие чувства и мысли, — мы тем самым допускаем, что кто-то будет точно так же дегуманизировать нас. Говорить, думать и писать: «Да ладно вам романтику разводить! О чем этот нищеброд вообще может думать? Что он вообще чувствует? Ему бы стольник сшибить и пивка попить».
Дегуманизация — заразная болезнь, смертельный недуг общества, уж простите за такую патетику. В самом лучшем случае она ведет к фатальному разъединению людей. В худшем — к расстрелам по квоте.
«Ага! — возразят мне. — Но ведь они, зажравшиеся воры, первыми начали! Это они не считают нас за людей, это мы для них быдло, население, электорат, лохи и нищеброды».
Возможно.
Тем более не надо брать с них дурной пример.
Неравновесная устойчивая система
Некоторые считают, что мир держится на рыночных принципах. На вечном «как ты мне, так и я тебе».
В общем, дай-возьми и не проторгуйся. Якобы таков закон жизни.
В поддержку этого приводится христианская моральная максима: «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом су́дите, таким и будете судимы; и какою мерой мерите, такою и вам будут мерить» (Матф., 7, 1–2).
«Вот! — говорят нам. — В Евангелии сказано: какой мерой мерите, такой и вам отмерят! То есть каждый должен отмерять другим так, как другие отмеряют ему. И все будет честно и даже по-Божески».
Но это неправильно. Это, пардон, misinterpretation.
Дело в том, что призыв «не судите», «не отмеряйте ложной или жестокой мерой» обращен к христианину и касается его собственного поведения. А вовсе не поведения других.
Христианская мораль — да и вообще мораль — асимметрична.
В Нагорной проповеди вовсе не сказано: «отмеряйте той мерой, какой отмеряют вам». Ничего подобного! Все наоборот! Вы — не судите, но — «благословляйте проклинающих вас, моли́тесь за ненавидящих вас», «взявшему у тебя рубаху отдай и кафтан».
Делай добро несмотря ни на что — вот, как ни странно, закон жизни.
Мать любит ребенка вовсе не в обмен на что-то. Ни на будущие блага (ребенок вполне может оказаться неблагодарным) — ни в отплату за заботу своей матери (у нее могла быть незаботливая и легкомысленная мать).
Точно так же люди помогают голодным и нищим, погорельцам и беженцам, не спрашивая — а вдруг они сами виноваты? Люди ценой жизни защищают родину, которая не всегда защищала их.
В этой асимметрии, в этой нерыночности, нерасчетливой доброте поведения — залог выживания семьи, племени, нации.
Возможно, это устаревшая мораль.
Но трудно даже вообразить себе те бездны жестокости, в которые окунется человечество, ежели всерьез примет рыночную, обменную мораль.
Лишь тоска да печаль
Года полтора назад в «Новой газете» был напечатан очерк Юрия Роста «Францев». Сильно и талантливо написано о сильном и талантливом человеке, хирурге Вячеславе Францеве. О профессионале, гуманисте и бессребренике.
«Он дал себе слово: как бы ни была скромна плата за благороднейшее из ремесел, не компенсировать чужое горе повышенным своим благополучием».
Отчего же такая тоска охватила меня, когда я читал эту статью?
Наверное, от того, что я впервые читал ее самое маленькое 25 лет тому назад, в «Литературной газете». Это перепечатка. Оно и понятно — выдающийся советский хирург Вячеслав Францев умер довольно давно — в 1991 году.
К статье подверстана новая шапочка. Там написано:
«Этот текст — попытка напомнить, что мир населен Людьми».
Так что — в самом деле населен? Или когда-то был населен?
