Книга Вратарь республики - Лев Кассиль

— Ладно-оть…

Ночь тычется в лицо и ладони, теплая, шершавая, влажная, как губы жеребенка. Кандидов сидит на причальной тумбе. Он вяло тренькает на балалайке и ловко во время паузы подбрасывает в рот подсолнухи. Потник валяется вместе с рукавицами на палубе. Плывет мимо вода, огромная, нескончаемая. Антон вдыхает во всю грудь сыроватый воздух надволжья и чуть не захлебывается. До чего ж хорошо! Плакать хочется или заорать во всю глотку, чтобы спало это томительное оцепенение! И внезапно, расправив плечи, Антон орет:

— Ого-го-го!.. Кан-ди-до-ов Ан-то-о-он!..

— О-он!.. — далеко отзывается эхо.

Просыпается дед-водолив. Он чешет кадык, зевает, утирая рот бородой.

— Что ты народ тревожишь, оглашенный?

Кандидов смолкает. Ему неловко, что он забылся. В такие вечера он сам не свой. Опять просыпается в нем и начинает баламутить с бешеной силой жажда какой-то необыкновенной жизни, а пора бы уже угомониться.

В комнате для пассажиров мирно похрапывают люди. Они лежат вповалку, на скамьях, на полу.

Они ждут парохода, и у каждого есть свое направление в жизни, лишь бы билет достать.

Мерцают топовые и сторожевые огни на мачтах. Антон плюет в воду, полную звезд. Вода у пристани течет воронками, маленький водоворотик уносит плевок.

— Сегодня сверху какой идет? — спрашивает он водолива.

— «Пушкин» сегодня.

— «Пушкин», — повторяет Антон. — Вот знаменитый был человек! Поэт… Сколько с тех пор навигаций прошло, а фамилия все гудит! И ведь при каких условиях жил, притесняли как! А выбился все-таки, как-никак. А теперь, возьмем, я — все дурак дураком.

— Тебе грех жаловаться. Тебе фарватер кругом свободный. На большой реке живем, воды хватает. Плыви, пожалуйста, куда требуется. Ты бы учиться шел. Вон Петька Косой старшим помощником на «Льве Толстом», Сережка — летчик. Я вот и то из бакенщиков в водоливы произведен.

— А я все никак себя доказать не могу. Был Кандидов, и есть Кандидов. Тошка Кандидов, и всё. А кто такой Кандидов? Чего такое Кандидов? Зачем ему вообще фамилия дадена — неизвестно. Канди-до-о-ов! — орет во все горло Антон. — До того берега еле дойдет.

Он спрыгнул с причала и направился к куче арбузов. Водолив молчит: он знает — сейчас этот оглашенный загубит один арбуз. Бог с ним — раз тоска у человека, можно один арбуз и сгубить.

— Грешишь, тамада, — говорит он все-таки, — с жиру бесишься. Да тебя ж по всей Волге знают!

— Э, что там знают! — отмахивается Антон и выбирает арбуз.

С арбузом под мышкой он возвращается обратно. Забирается опять на тумбу, вынимает складной нож. Шлепает холодный шар. Щелкает пальцем. Арбуз отзывается добрым звоном. Он спел, налит соками. Антон сжимает его, поднося к уху. Слышится легкий хруст. Пристроив арбуз на колени, Антон старательно выцарапывает на гладкой корке: Антон Кандидов. Он подходит к фонарю, любуется на свою работу и, размахнувшись, швыряет арбуз в Волгу.

— Плыви, друг, на низ! Пускай знают — есть, мол, на Среднем плесе такой Антон Кандидов… существует.

— Тамада, не балуй! — говорит водолив, привыкший к чудачествам Антона. — Что ты в конце концов мальчика строишь!

Великолепный бас профундо большого парохода… Гудок повис над рекой и заглох потом, как будто взяли аккорд на органе.

— Низовой почтовый подходит, — говорит водолив.

Антон не спрашивает, какой пароход идет снизу. Это его пароход. Сегодня проходит «Лермонтов», тот самый, на мостик которого он взбегал ночью восемнадцатого года с наганами в каждой руке. А теперь этот пароход ходит от Нижнего до Астрахани, ходит нарядный, везет веселых пассажиров. И никто из них не знает, что на маленькой пристани ждет грузчик Антон Кандидов, красный волгарь, завоеватель парохода.

Уже видны отличительные огни — изумрудно-зеленый и раскаленно-красный. Сотрясая звездные миры, пароход дает подходный. Гудок медленно оседает, и окрестности долго истолковывают его так и этак.

Вот уже дали свет на верхней палубе. Пароход подваливает — огромный, ослепительный, он начисто заслоняет собой ночь. Колеса работают то вперед, то назад. Борта пристани и парохода сближаются. Между бортами клокочет, всплескивает бестолочь воды. Скрипят кранцы. И все на пристани приосанилось, преобразилось. Темнота сбежала и стоит за мостками на берегу. И водолив уже не вялый непроспавшийся дед, а расторопный заведующий пристанью.

Старпом, блестя пуговицами, сбегает на пристань:

— Выгрузка сорок восемь мест. Есть что грузить?

У касс толпятся пассажиры. Начинается посадка. Гремя чайниками, волоча по трапу тяжелые мешки, пассажиры перебираются на пароход.

Застенчивый человек в легком подпитии провожает дочку. Девочке лет тринадцать. На ней пуховый платок, завязанный крест-накрест на спине. Девочка ушла на пароход, а отец все втолковывает ей, перегибаясь через перила:

— Так ты, Нюша, маме твоей и передашь — хорошо, мол, устроился, слава богу, и приглашает опять, мол, к себе. Поняла?

— Поняла… — ворчливо отвечает Нюша.

— Не забудешь?

— Да не забуду же!..

— И не пьет, скажи, в рот не берет, ни боже мой! Сегодня не в счет… Гостинец не потеряла?

— Давай, давай на погрузку, — раздается с мостка женский голос, глубокий и низкий. — Поживей там на пристани. Хочу в Вольск вовремя прийти.

На пристань сходит с парохода маленькая коренастая женщина в форменном кителе и фуражке.

— Кандидов есть?

— Есть, товарищ капитан.

Подбегает Антон.

— Здорово, тамада! А ну, давай по-кандидовски, раз-два…

— По-о-озволь! — кричит Кандидов.

Скрипят мостки. Идет погрузка. Ритмически прыскает помпа на пароходе.

— А я тебе книжки сменить привезла. Успеваешь? — говорит капитан подбегающему Кандидову. — Прочитал?

— Ясное дело… По-о-о-зволь!

— Ваня, дай ему книжки! У меня там отложены, — кричит наверх энергичная водительница «Лермонтова».

Муж капитанши, учитель в пенсне, проводящий на пароходе каникулы, приносит книжки.

— Вот списочек, — кричит Антон, пробегая с кладью на спине. — По-о-озволь!..

— Нюша, — не унимается провожающий, — ты где?.. Граждане, извиняюсь, там девочка такая едет, Нюша. Позовите ее…

Хмурая Нюша выходит на нижнюю палубу парохода.

— Нюша, ты не забудешь? Ты скажи — папа на низ работать нанялся. Насчет одежи, обуви пусть не сомневается.

Третий гудок и два коротких отрывистых, чтобы скинули чалки.

— Тих-ай!