Книга Канцелярская крыса. Том 1 - Константин Сергеевич Соловьев

он нос к носу столкнулся бы с мистером Иггисом, выходящим из своего гостиничного номера.

Мистер Иггис совершенно равнодушно посмотрел перед собой (Герти, сглотнув, на миг отшатнулся от своей щели), небрежно поправил галстук и закрыл дверь. Щелчок повернувшегося в замке ключа, и мистер Иггис уже движется по гостиничному коридору, размеренно переставляя ноги.

Герти не шевелился до тех пор, пока не услышал, как скрипит под чужими ногами лестница. Лестница в «Полевом клевере» была старой, так что каждая ее ступень стонала на свой лад. Без сомнения, мистер Иггис уже спустился в гостиничный холл. Если так, время действовать.

Герти открыл дверь своего номера. Руки были чужими, непослушными, так что замок не сразу поддался. Несколько минут простоял, ожидая, в коридоре. Ему постоянно мерещилось, что лестница заскрипела вновь, что вот-вот возникнет в коридоре долговязая фигура мистера Иггиса в его извечном костюме в мелкую серую полоску. Но Герти был в коридоре один.

«Смелее!» – скомандовал он сам себе.

Смахнув рукой пот (удивительное дело, лоб казался раскаленным, а пот на нем – ледяной), он скользнул к двери соседнего номера под цифрой «17». Ключ, заранее зажатый в пальцах, отказывался лезть в замочную скважину, и Герти потратил добрых полминуты, прежде чем услышал лязг открытого замка. Дверь номера почти бесшумно отворилась, обнажая обиталище мистера Иггиса, его пустую раковину, временно оставшуюся без хозяина.

Герти крадучись шагнул внутрь. Собственное сердце билось так громко, что хотелось, приложив ладонь к груди, приглушить его, чтоб не привлекло внимание швейцара. А то и вовсе выпрыгнет прочь из груди…

Обстановка не интересовала Герти. Она ничем не отличалась от обстановки его собственного номера, да и всех прочих номеров «Полевого клевера». Меблировка была спартанской: кровать, шкаф, письменный стол, лампа и трюмо составляли все внутреннее убранство. Герти распахнул шкаф и обнаружил, что тот совершенно пуст. Ни костюмов, ни сорочек, ни даже белья. Это его не удивило, он ожидал чего-то подобного. Пуст был и письменный стол, который Герти торопливо и неумело обыскал, в ящиках нашлись лишь канцелярские скрепки и немного пыли. Осталось последнее.

Запустив руки под кровать, Герти вытащил наружу вместительный пузатый саквояж. Саквояж был потертым, с поблекшим от времени кожаным брюхом, явно чем-то плотно набитым. Этот миг был самым тревожным. Нащупывая непослушными руками застежку саквояжа, Герти ощущал себя так, словно разряжал взведенную и готовую ко взрыву адскую машинку. В любой момент в коридоре могли раздаться мерные шаги мистера Иггиса.

Саквояж распахнулся. Герти двумя руками развел металлические челюсти, чтоб взглянуть на его содержимое. И сдавленно охнул:

– Святой милосердный Боже!..

* * *

Гостиница «Полевой клевер», в которой Герти проживал без малого две недели, не стремилась соответствовать своему названию. Полевым клевером здесь никогда не пахло, а пахло паркетным воском, пылью, мылом, крахмалом, свежими тостами, краской и старым деревом, словом, так же, как пахнет обыкновенно во всех лондонских гостиницах средней руки. Гостиницы Нового Бангора, как выяснилось, в этом отношении почти ничем не отличались.

Гостиницу эту Герти сравнил бы с пожилой дамой, уже не молодящейся, не пытающейся обмануть незнакомца иллюзорными чарами давно минувшей юности, но блюдущей своеобразный кодекс приличия, утвержденный женским обществом за многие века.

Бронзовые ручки здесь чистили еженедельно, зато портьеры собирали в себе столько пыли, что иной раз можно было чихнуть, лишь задев их плечом. Номера были скромны, но скромностью не жалкой и стеснительной, а чопорной и достойной, как выходной туалет старой девы. И два шиллинга в день были вполне подходящей платой за подобную честность.

Гостиница представляла собой трехэтажное здание из светлого камня, которое по-хозяйски расположилось между прочими домами на Фробишер-стрит. У нее даже был свой швейцар – темнокожий великан в красной, как гвардейский мундир, униформе. Мимо него Герти каждый раз проходил с некоторой опаской. Швейцар определенно относился к тем, кого офицер с «Мемфиды» именовал «полли», – кожа цвета какао, массивная челюсть и жесткие черные волосы делали всякую ошибку невозможной.

Как Герти уже успел заметить, полинезийцы в целом обладали вполне правильными чертами лица, и многих из них, пожалуй, можно было бы даже назвать привлекательными, если бы не излишне острые скулы, наводящие на мысль о чем-то дикарском. Красота полинезийцев была красотой грозной, варварской, какой-то первобытной и вместе с тем благородной. Это была красота прирожденных воинов. Всякого полли легко было представить в леопардовой шкуре, потрясающим копьем на берегу какого-нибудь тихоокеанского острова, хрипло рычащим и обагренным кровью, даже когда тот был облачен в платье европейского покроя или рабочий комбинезон.

Швейцара же Герти безотчетно сторонился с первого дня пребывания в гостинице. Если прочие полли были похожи на воинов, благородных в своем природном невежестве, этот смахивал на самого настоящего головореза. Сбитый так плотно, что казался состоящим из одного лишь мяса, без костей, хрящей и внутренних органов, он денно и нощно занимал свой пост у входа в гостиницу. Стать у него была гориллья, швейцарскую форму наверняка пришлось шить на заказ, огромные руки свисали едва ли не до колен. Да и лицо было вполне соответствующим. Тяжелый взгляд из-под полуопущенных век, перебитый не единожды нос, упрямо выдвинутый вперед подбородок-подкова… Его домом явно был не полный дикой красоты остров Тихого океана, а мрачные подворотни Клифа. Швейцар никогда не открывал рта, но всякий раз провожал Герти взглядом, от которого у того ёкала печенка.

«Экая горгулья, – подумал о нем Герти в первый же день. – Явный бандит, которого взяли в швейцары. Уж не знаю, насколько хорошо он отпугивает от гостиницы неприятности, удивительно то, как он еще не отпугнул всех клиентов…»

Впрочем, мысли о грозном швейцаре теперь занимали голову Герти весьма редко. Хватало и без них неприятных вещей. Если разобраться, ситуация складывалась весьма не радужного свойства, и, размышляя о ней, Герти все более падал духом, что лишь усиливалось одиночеством и вынужденным бездельем.

Во-первых, он, по сути, на правах самозванца оказался в чужом теле. И ладно бы еще каком-нибудь невзрачном, так нет, его угораздило превратиться в полковника Уизерса. Что это за тип, Герти и сам толком не знал, но из отдельных фактов, ставших ему известными, можно было сделать вывод: полковник Уизерс – личность весьма неординарная, эксцентричная, а к тому же еще и рисковая. Герти не желал быть полковником Уизерсом, совсем напротив, был бы рад восстановить свое законное имя, но возможности для этого пока не видел. Находиться в чужой шкуре было ужасно неудобно, даже унизительно. Должно быть, подобным образом ощущал себя швейцар-полли, вынужденный носить узкий и жмущий мундир.

Вслед за