Книга Астрид и Амир. Тайна секретного кода - Шарлота Ланнебу

узнать в них булочки на Люсию.

Пока мама выбрасывала свою выпечку птицам, я помогла накрыть стол для кофе. И разогрела двадцать пять булочек, которые мне дала с собой Ноур. Мы сидели за столом почти всей семьёй и, как и положено в День святой Люсии, пили кофе. Только Данте с нами не было. Мама попросила Юлле принести планшет, чтобы мы смогли поговорить с ним по Facetime. Когда Юлле вставал, то снова запутался в проводах от адвентской звезды. Бах – она со звоном упала в пятьдесят второй раз, и ещё две палочки отвалились.

– Придётся снова чинить, – вздохнул папа и повесил звезду на место.

Потом мы позвонили Данте. Он ответил почти сразу. Они с Софией сидели у себя в студенческом общежитии в Лунде, у них горели свечи и тоже было очень уютно. Я рассказала всем про Монаха. Мама, папа, Бланка и Юлле слушали с большим интересом и смотрели на меня во все глаза.

– Как печально, Астрид, – сказал Данте, когда я закончила рассказывать. – Как печально и жестоко!

Глава 19

За два дня до сочельника мама, как всегда, заболела. Стоит ей только закончить все дела на работе перед какими-нибудь праздниками или каникулами, у неё начинается насморк и кашель. Так что она лежала в постели с чаем и бутербродами, пока все остальные украшали дом к Рождеству. Данте приехал из Лунда и сортировал ёлочные шары, сваленные в беспорядке в коробку. Юлле варил тянучки и был страшно горд, что получил персональную скидку на рождественский окорок, который папа теперь запекал с горчицей и мёдом.

Мы с Бланкой запечатывали пакеты с подарками с помощью настоящих сургучных палочек. Сперва мы их нагревали над свечкой, а когда сургуч становился мягким, ставили печать дедушкиной старинной печаткой – такой очень древней тяжёлой серебряной совой, которая сидит на изящном штампе. Только вот Юлле ухитрился испортить его накануне Рождества, и папе пришлось приклеить снизу обычную монету. «1 евро» красовалось теперь на всех пакетах, которые мы проштамповали.

Перед Рождеством мама приняла кучу обезболивающих таблеток и хотя бы смогла присутствовать при раздаче подарков. Я получила почти одни книги и набор для химических экспериментов, о котором давно мечтала.

Мы с Амиром обсудили ту историю с Монахом, и он сказал, что, когда вырастет, станет профессиональным баскетболистом, а не шпионом, а я решила стать учёным. Я читала о Марии Кюри, и теперь она мой кумир, ведь она получила две Нобелевские премии – по физике и по химии – и провела так много экспериментов, что умерла из-за этого. Но я умирать, ясное дело, не собираюсь.

Как-то раз на каникулах папа отвёз меня, Амира и папу Амира в церковь. Там у входа стоял Стен-Даниэль и здоровался со всеми за руку. Он показал нам наши места у самого алтаря, всего в нескольких метрах от оркестра. В церкви было очень красиво и торжественно, сквозь цветные стёкла светило зимнее солнце.

Многие смотрели на нас, когда мы садились. Я смутилась, а Амир вертелся налево и направо, раскланивался и делал всякие победные жесты.

Но вот женщина-пастор заговорила и кивнула нам:

– Добро пожаловать на юбилейный концерт, на котором прозвучит музыка недавно усопшего жителя Тэбю Юханнеса Марии Клаудиуса. Мы услышим три произведения, каждое по-своему уникальное, – Extatica, Melancholia и Fantastica. Они будут исполнены в сокращённых версиях, в обработке Стена-Даниэля Сундстрёма. Это он собрал фантастических музыкантов, которые за короткое время отрепетировали сложные музыкальные произведения Клаудиуса.

От имени Обществ музыкантов и композиторов я обращаю слова особой благодарности Астрид Ковач и Амиру Муссе, которые спасли эти драгоценные произведения, так что будущие поколения смогут познакомиться с ними.

Мы с Амиром посмотрели друг на друга и улыбнулись. Папа обнял меня. Я была страшно горда.

Потом начался концерт. Стен-Даниэль стоял на подиуме с дирижёрской палочкой в руке. В оркестре было много трубачей и флейтистов, а ещё – куча скрипок и даже большая труба. Девушка в глубине сидела со здоровенными литаврами. Бум! Бум! – гремели они. Вот бы и мне так играть в оркестре! Решено: в следующем полугодии хорошенько займусь барабанами.

Музыка Монаха казалась странной, когда он играл её на фортепьяно, но на концерте она звучала совсем по-другому и была то быстрая, то медленная, то тихая, то мощная – яркая, загадочная, меланхоличная и не сравнимая ни с чем. Мы сидели замерев, не зная, что случится в следующий момент. Лицо Стена-Даниэля сияло, пока он дирижировал.

– Это и в самом деле похоже на музыку Монаха! – прошептала я Амиру.

– Не заметила ли ты здесь каких шпионов? – прошептал он в ответ и толкнул меня в бок.

Я огляделась. Нет, никаких шпионов не было. Только люди, полностью поглощённые музыкой, они слушали так внимательно, что, казалось, почти окаменели. Когда зазвучала Melancholia, я заметила, что папа Амира плачет, а мой папа засунул снюс под губу, хотя всего три дня назад пообещал бросить жевать табак. Мне тоже сделалось очень грустно: жаль, что Монах не мог присутствовать на концерте и насладиться собственной музыкой, над которой так старательно работал долгие годы один-одинёшенек в своём ветхом домишке, и никого у него не было, кроме кота.

Когда концерт закончился, мы пошли пить кофе. Стен-Даниэль сказал, что очень рад, что смог наконец исполнить музыку Монаха. Потом он рассказал, каким человеком был Монах, но ни разу не упомянул о его странностях, а говорил только хорошее. Что у Монаха было богатое воображение и отличное чувство юмора, что он любил гонять на велосипеде и пить крепкий кофе и что, хоть и жил сам в бедности, оставил большую сумму денег на стипендии для детей, которые хотят заниматься музыкой.

– Он умер во время послеобеденного сна, – сказал Стен-Даниэль, – обнимая своего любимого кота Лойолу.

У меня навернулись слёзы. И Амир тоже как-то странно закашлялся. Мой папа стал сморкаться, а папа Амира, нахмурившись, нервно пил кофе.

– Это было потрясающе, – сказал папа, когда мы ехали домой. – Подумать только – сочинить такую музыку!

– Жаль, что он её не услышал, – вздохнула я.

– Да, – согласился папа. – Какая пронзительная судьба!

После концерта я немного загрустила, так бывает, когда пережил нечто горько-радостное. Я сидела на кухне и пила чай. Вертела вверх и вниз тюбик жидкого мёда и смотрела, как золотисто-жёлтая масса капала в чашку. Снег сверкал на крышах в вечерних сумерках. Бланка ушла к Натали. Данте снова уехал в Лунд, Юлле был в своей закусочной, пытался продать остатки