Книга Прикольные игры на Краю Света. Три повести об отрочестве - Иван Орлов

– Всю книжку надо читать?

– Да нет, рассказик один, «Мексиканец» называется.

И хотя на Сережиной половине стола лежала книжка еще и потолще, под названием «Незнайка на Луне», доставшаяся второкласснику по очереди сроком на две недели, он спросил:

– А мне можно почитать?

– Читай.

– А тренер разрешит вам с Колькой драться? Вы же всего полгода занимаетесь.

– И чего? Главное, чтоб никто не узнал про ставки.

И тут вошла мама.

– Мальчики, я думала вы этой ерундой уже переболели!

Протянула старшему обрывок тетрадного листка в крупную клетку. На клочке корявыми, почти печатными буквами написано: «Мне нужен труп. Я выбрал вас. До скорой встречи. Fantomas».

Да, несколько лет назад в кинотеатры народ валом валил на три французские комедии про злодея Фантомаса. Говорил этот злодей каким-то ржавым голосом, носил зеленую резиновую маску на всю голову. Было не страшно и очень смешно. Пацаны тогда словно помешались, исписали словом «Фантомас» все заборы и стены.

– Ма, где ты это взяла?

– В дверях торчала.

– И зачем нам в собственные двери ее совать?

– Логично, – согласилась мама. – Но калитка не стучала.

– Ладно, пойду разведаю, – решил Степка и выскочил на улицу.

А Сережка перебрался на кровать, включил настольную лампу, взял книгу Джека Лондона. Рассказ про худосочного мексиканского революционера Риверу, который пошел на ринг для того, чтоб заработать деньги на оружие повстанцам, захватил мальчишку не меньше, чем космические приключение коротыша Незнайки.

«Загудел гонг, и бой начался. Публика выла от восторга. Никогда она не видела столь внушительного начала боя. Правильно писали в газетах: тут были личные счеты. Дэнни одним прыжком покрыл три четверти расстояния, отделявшего его от противника, и намерение съесть этого мексиканского мальчишку так и было написано на его лице. Он обрушил на него не один, не два, не десяток, но вихрь ударов, сокрушительных, как ураган. Ривера исчез. Он был погребен под лавиной кулачных ударов, наносимых ему опытным и блестящим мастером со всех углов и всех позиций. Он был смят, отброшен на канаты; судья разнял бойцов, но Ривера тотчас же был отброшен снова.

Боем это никто бы не назвал. Это было избиение. Любой зритель, за исключением зрителя боксерских состязаний, выдохся бы в первую минуту. Дэнни, несомненно, показал, на что он способен, и сделал это великолепно. Уверенность публики в исходе состязаний, равно как и ее пристрастие к фавориту, были безграничны, она даже не заметила, что мексиканец все еще стоит на ногах. Она позабыла о Ривере. Она едва видела его – так он был заслонен от нее свирепым натиском Дэнни. Прошла минута, другая. В момент, когда бойцы разошлись, публике удалось бросить взгляд на мексиканца. Губа у него была рассечена, из носа лила кровь. Когда он повернулся и вошел в клинч, кровавые полосы – следы канатов – были ясно видны на его спине. Но вот то, что грудь его не волновалась, а глаза горели обычным холодным огнем, – этого публика не заметила. Слишком много будущих претендентов на звание чемпиона практиковали на нем такие сокрушительные удары. Он научился выдерживать их за полдоллара разовых или за пятнадцать долларов в неделю – тяжелая школа, но она пошла ему на пользу.

Затем случилось нечто поразительное. Ураган комбинированных ударов вдруг стих. Ривера один стоял на ринге. Дэнни, грозный Дэнни лежал на спине! Он не пошатнулся, не опустился на пол медленно и постепенно, но грохнулся сразу. Короткий боковой удар левого кулака Риверы поразил его внезапно, как смерть».

10

В конце ноября выпал первый снег. Мокрыми хлопьями обильно падал он с серого неба, однако век его был недолог. Баба Шура, оделив октябрят ирисками «Золотой ключик», поучала: «На мокрую землю снег ложится, а значит, недолго ему лежать». Ну и ладно, решили мальчики, будем брать от этого недолгого снега всё, хотя бы снежки.

По случаю выходного дня, а также дня рождения Геннадия Николаевича Порохова на веранде Пороховых гуляли мужики. Мелкая детвора крутилась тут же. Под придуманными предлогами Сашка регулярно заглядывал на веранду, где звякала посуда и гомонили подгулявшие отцы, выпрашивая для себя и друзей кусманчик чего-нибудь вкусного. Старшие дети не клянчили, но кое-что Сережка приметил. Например, то, что Витька Порохов, помогая матери и бабе Шуре накрывать на стол, умыкнул тарелку с котлетами. В некое секретное место отправились с помощью Степки и Толика Бабченко хлеб, луковица, даже луковища, размером с хорошее яблоко, и что-то продолговатое, завернутое в газету, издающее слабый булькающий звук. Степка заметил, что младший брат как-то уж больно внимательно наблюдает за старшими ребятами, и недвусмысленно продемонстрировал свой не такой большой, как у папы, но все равно внушительный кулак.

Сережка с ребятами исправно принимал от бабы Шуры то пышущую жаром пышную котлету на куске хлеба, то ломтик редкого продукта – сыра, то кружочек колбаски. А потом дело дошло и до карамелек с печеньем. Но нечаянная радость объедения не мешала ему поглядывать, как ведут себя за столом братья Величко – папа и дядька Вася. С той ночи, когда погибла Белка, братья не общались между собой, но и не дрались. Сейчас сидели хоть и за одним столом, но не рядом. Между ними нечаянно, а может, по указке хозяйки Софьи Макаровны уселся кряжистый хохотун дядя Петя Бабченко.

Вот уже и запели нестройным хором:

Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные Острогрудые челны.

Потом дядя Петя заявил, что хочет рассказать анекдот.

Софья Макаровна покосилась на снующую во дворе ребятню и попросила:

– Только без похабщины.

– Что ты, Соня, я ж по соседству с учительницей живу, значит, почти интеллигентный человек! Ну вот, вопрос армянскому радио: «Могут ли клопы построить коммунизм?» Ответ: «Конечно, могут, потому что в их жилах течет рабоче-крестьянская кровь!»

Взрослые засмеялись, а нечаянно подслушавший анекдот Сережка ничего не понял и смеяться не стал.

Зажимая печенюшку в кулаке, Сережка с друзьями скатился с крыльца, в несколько шагов преодолел двор Пороховых, вырвался на промозглый и еще белый от снега простор Набережной и растерянно остановился. Возле калитки стоял сам Колька Величко с двумя заречными родственниками, парнями лет тринадцати, которых здесь все знали только по кличкам – Гуня и Бэца.

Колька, как и сопровождавшие его пацаны, был в пальто и шапке-ушанке, но, в отличие от них, был украшен белой с легкой желтизной нашлепкой на левую бровь: ватный тампон был прилеплен к ране двумя полосками лейкопластыря. А на лбу и правой щеке, уже поджившие, темнели штрихи маленьких шрамиков и царапин.

После всего того, что произошло тогда на поле, Сережка ждал, что Колька придет из больницы совсем какой-то израненный. А тут такой живчик! Но все ровесники Сережки глазели на Кольку с благоговейным страхом.