Книга Верность - Леонид Гришин

– Да брось ты, глупость какую говоришь.

– Вот и не глупость. Сама видела. Конечно, не повседневные туфельки, а для праздника, для первого дня.

– Что же, народ живёт хорошо. Дети есть и у олигархов, и у богатых. И внуки, и дети.

– Да уж, есть, – вздохнула она.

Её красивая грудь приподнялась и медленно опустилась. Мне хоть и неудобно было, но я смотрел на неё, на её губы. Она улыбнулась.

– Да, конечно. Я на год старше тебя, а в сорок седьмом не пошла в школу лишь потому, что не во что было одеться. Отец мой погиб, а мама умерла сразу после войны, простыла и умерла. Я жила с бабушкой, а она работала санитаркой. Ты помнишь те годы, голод сорок шестого – сорок седьмого годов? Тогда не только учиться, но и выжить было трудно. Не знаю, как мы с бабушкой пережили те годы. Сейчас вспоминаю и не представляю, какое мужество надо было иметь бабушке, чтобы сохранить себя и меня, чтобы выжить. Так что в тот год я в школу не пошла – ни одеться не во что, ни обуться. А если что и было, то бабушка всё обменивала на продукты.

…Вот и пошла в школу уже с вами, хотя на год старше была. Да в то время незаметно было, кто старше, кто младше: все одинаково худыми были, настоящими дистрофиками. Конечно, получше выглядели дети, у которых отцы вернулись с войны и хоть как-то обеспечивали семьи. А мы, сироты, полусироты… Были все равны. Сентябрь-октябрь в школу легко ходить. Самое трудное, когда наступали холода, дожди, вот тогда идти не в чем. Я ходила в бабушкином ватнике. Хоть и худенькой была бабушка, но всё равно в её ватник можно было два раза завернуться. Верёвочкой подвяжешь потуже его, и тепло. Хуже с обувью было. Бабушка шила ноговицы. Знаешь, что такое ноговицы?

– Ещё бы не знать. Я сам в них ходил, мне мама шила. Очень хорошая обувь. Надеваешь ноговицы, калоши, или, как у нас тогда на Кубани – их «галошами» называли, и всё нормально.

– Да в том-то и дело, что с «галошами» хорошо, а вот когда их нет, или они совсем дырявые… Я что делала? Бабушка отдавала мне свои старые калоши, а я в них листьев от початков кукурузы положу (хорошо, что они большие), потом одеваю и подвязываю верёвочкой. До школы дохожу, если листья сухие, то оставляю их, а если промочила (всегда с собой запас листьев в сумке был), то на обратный путь опять подложу сухих. Так и ходила в школу… По-моему, я во второй класс пошла, когда бабушке в больнице какая-то тётенька дала туфельки. У её дочери выросли ножки, вот она и отдала бабушке. Я первого сентября вошла в школу в туфельках. Это такая радость была! Осень в них проходила. Зимой я их чистила, следила, чтобы не усохли, даже сальцем смазывала. Весной стала обувать, а они мне маленькие. Я вот так ножку поджимала… – и она показала свою ножку. Конечно, это не детская ножка, но красивая нога в шикарных босоножках, с педикюром и накрашенными ноготками. И она показала, как поджимала ножку, как пыталась в туфельку её вставить. – Втиснула, вроде всё нормально. Пошла в школу… В тот же день у меня прямо в школе заболели ноги. Я сняла туфельки, а обратно одеть не получалось. Помню, сильно ревела, а ты подошёл тогда, спросил, почему плачу. Я сказала, что не могу обуть туфельку. Ты посмотрел и предложил:

– Давай, я разрежу задник, он будет пошире, и ты обуешь. Будет босоножка.

Мне тогда слово «босоножка» понравилось. Жалко было, очень жалко, ведь туфельки из кожи были, не какие-то тряпочные или чувяки, а настоящие кожаные.

– Чего жалеешь, ноге ведь больно, да? – сказал ты мне тогда.

Я согласилась. Ты достал ножичек (тогда все мальчишки ходили с ножиками, игра такая была – «в ножички»), стал резать задник, а я так боялась, что ты испортишь сейчас мне туфельку.

– На, меряй.

Я померила, а ножке-то и не больно. Я обула правый, а ты мне пока левый сделал. И так проходила до лета. А летом пошла к сапожнику и попросила сделать босоножки. Он задники отрезал, носочки подрезал ножиком таким острым, застёжки пришил. Никаких денег не взял, сказал:

– Давай, ходи так, дочка.

…И у меня получились в самом деле, как ты сказал, босоножки. Я в них долго ходила. А помнишь, в четвёртом классе к нам пришла Картинка?

– Что за «картинка»?

– Ты что, не помнишь? Элла пришла. Мы уже дней десять проучились, когда её привели. Мы, дети войны, смотрели на неё с выпученными глазами, словно увидели чудо. У неё платьице шёлковое, а в косы вплетены настоящие шёлковые ленты, причём такие длинные, что если бы эти ленты взять да порезать на кусочки, то хватило бы почти на всех девчонок в классе. У нас-то какие уж там ленты… Тряпочки в косах. А какие у неё были чулочки… Представляешь, мы заметили, что на пятке они вообще ни разу не штопанные. А о туфельках и говорить не приходилось…

…Посадили её на первую парту. Начали шептаться: кто такая, откуда? Оказалось, папа – какой-то инженер из какой-то лаборатории, приехал, здесь работает, поселился в отдельном коттедже. Часто приезжал на машине, забирал её из школы. Надо сказать, она была не заносчивой. Иногда с собой брала бутерброды, а когда их разворачивала, по всему классу разносился такой запах, что мы из класса выходили. Но самое интересное, что она этими бутербродами со всеми делилась, никогда не жадничала. Если стояли около неё три-четыре человека, она делила бутерброд на четыре части и себе всегда оставляла меньшую. У неё даже шоколад бывал. Придёт с плиткой шоколада, разломит, себе кусочек возьмёт и говорит:

– Угощайтесь, девочки.

Да какое там угощение… Возьмёшь кусочек, чуть-чуть откусишь, а остаток подальше в кармашек положишь, чтобы дома потом его по маленькой крошечке скушать. А у неё целые плитки были. Мы не знали, чем её отец занимается, что делает…

Время шло. Вдруг, помнишь, в школах ввели форму: девочки должны ходить в платьицах и фартуках. Вы, мальчишки, ещё долго ходили кто в чём, а для девочек почему-то ввели форму. Вот здесь-то, представляешь, все и уравнялись, теперь она не выглядела такой «картинкой». Когда в пятый-шестой класс пошли, пацаны не на неё обращали внимания, а больше на меня, поскольку теперь вас интересовало не то, что надето на девчонке, а что под одеждой. А я быстро развивалась, быстро грудь стала расти. Я стала замечать, как мальчишки шепчутся да поглядывают на меня. Потом начали записочки подбрасывать. Но время шло, жизнь брала, как говорится, своё, налаживалась. Уже можно было и на бабушкину зарплату чего-то купить. А я начинала пионервожатой в младших классах и репетиторством, как сейчас говорят, занималась. Правда, с отстающими занималась не за деньги, но благодарные родители иногда мне кое-что давали. Тогда деньгами не принято было платить, поэтому когда обувь дадут, когда платьице. Не новые, конечно, но в то время и это было очень большим подспорьем. Так что я с удовольствием занималась со всеми отстающими, тем более что училась хорошо.

Когда пошли в седьмой класс, Элка предложила мне сидеть вместе за одной партой.

Уж не знаю, почему она выбрала меня, ведь могла выбрать любую девчонку. Потом как-то раз она пригласила меня к себе домой. Никто из девчонок раньше у неё дома не бывал. Я согласилась. Пошли к ней: отдельный огороженный коттедж, сад, охранник, домработница. Представляешь, в то время у них в доме были тапочки. Вошли, разулись, она и мне подала тапочки. И самое удивительное (мне уже было тогда четырнадцать лет): я впервые увидела в квартире ванну, самую настоящую, с горячей водой, которую Элла могла принимать хоть каждый день. Ей не надо было ходить на улицу с ведром, чтобы набрать воды из общественной колонки, подогревать её для умывания, а она могла просто открыть кран, и оттуда шла горячая вода. А если захочет, так могла полежать в ванне, наполненной тёплой водой, или душ принять! Такого блаженства мы, дети войны, и представить себе не могли, а вот, оказывается, рядом жила девочка, которая могла такими благами пользоваться. Потом она пригласила меня пить чай, сказав что-то домработнице.