Книга Очерки по истории русской археологии - Александр Александрович Формозов

становятся археологами-профессионалами только потому, что на первом курсе их влечет романтика археологии — можно летом уехать куда-то далеко, копать таинственные курганы или развалины погибших городов и найти что-то совершенно неожиданное.

Другой путь, который приводит многих людей к занятиям древностями, — путь эстетический. Восхищение искусством древности побуждает изучать все следы прошлого, пытаться найти новые произведения искусства, понять обстановку, в которой они появились. Вспомним цитированные во введении слова Рериха, говорившего, что он занялся археологией в поисках «изначальной красоты», истоков искусства. Этот путь, конечно, более молодой, чем простое любопытство, но все же и в России он наметился очень давно.

В ту эпоху, когда люди Ренессанса впервые начали коллекционировать памятники античности, на русских грамотах появляются печати с оттисками античных гемм. Леда и лебедь изображены на печати князя Ивана Андреевича Булгакова (грамота 1562 г.), античные геммы оттиснуты на еще более ранних грамотах князя Андрея Васильевича (1484), князя Владимира Ивановича (1507) и т. д.[260] Видимо, эти геммы пришли к нам из Европы эпохи Возрождения, и русские люди с любовью сохраняли миниатюрные памятники древнего языческого искусства.

Так зарождались первые собрания древностей, а через два столетия такие собрания разрастались уже в музеи, коллекции которых и сейчас сохраняют научное значение. Собрание античных гемм Екатерины II насчитывает 10 тысяч камней, что составляет примерно 62% от всей коллекции гемм Эрмитажа. Анализ этой коллекции, проведенный М. И. Максимовой, показывает, что, собирая геммы, императрица не преследовала научных целей; единственным критерием был ее вкус. «Одному богу известно сколько радости дается ежедневным общением со всем этим», — писала Екатерина[261].

То же увлечение античным искусством вдохновляло впоследствии Сумарокова и Муравьева-Апостола при их исследованиях в Причерноморье и послужило толчком к плодотворной деятельности Стемпковского.

Сейчас мы понимаем, что задачи археологии не в отыскании произведений древнего искусства, но несомненно, что любовь к искусству прошлого и сейчас привлекает людей к археологии.

Уже в конце XVI в. мы отметили первое в истории России использование археологии в политических целях (споры с Данией о Лапландии). В дальнейшем мы не раз встречались с этим. Формулировка задач археологии, данная Стурдзой, характерна для николаевской эпохи, когда в археологии видели благонамеренную науку, поддерживающую самодержавный строй. Характеристика реакционной группы археологов, принадлежащая каракозовцу Худякову, относится уже к эпохе Александра II. А вот и еще более свежая цитата — отрывок из письма украинского писателя-демократа М. М. Коцюбинского, делившегося с В. Гнатюком впечатлениями от Черниговского археологического съезда 1908 г.: «Добре, що Ви не були свiдком усього того свинства, усього того брудного патрiотичного шумування, яке замiсть науки викинув з себе той на половину хулиганський з'iзд. Попросту було гадко, противно i для людини хоч трохи етично розвиненоi несмачyо»[262]. Что имеет в виду Коцюбинский? Несомненно избрание почетным гостем съезда одного из организаторов Союза русского народа Анатолия Савенко, монархические манифестации археологов, возмущавшихся тем, что революция 1905 г. задержала созыв очередного съезда[263]. Политическая реакционность значительной части старых русских археологов — факт, на который не приходится закрывать глаза.

Мы пытались показать и другую группу археологов, примыкающую к демократическому крылу русской интеллигенции. Таков Ходаковский, в какой-то мере связанный с декабристами, таковы польский революционер Черский, Поляков, Мережковский, Волков, в той или иной степени причастные к демократическому движению 1870—1880-х годов.

Если знаменем реакционной группы археологов было понимание задач этой науки, сформулированное в свое время Стурдзой, то ученые из демократического лагеря 60-х годов развивали биологическое направление археологии. Сейчас нам уже не легко понять, каким вызовом реакции было это направление. Теперь всем ясно, что первобытная археология тесно связана с четвертичной геологией, палеонтологией и антропологией. Но в те годы, когда только поднимался вопрос о каменном веке, о человеке, сохранявшем в своем строении животные черты, о человеке, жившем сотни тысяч лет назад в глубокой геологической древности — это был вызов церкви, всей официальной идеологии царской России.

Существует любопытная книжка А. Беляева «Характеристика археологии» (Харьков, 1890). Автор ее Александр Дмитриевич Беляев — профессор Московской Духовной академии, преподававший там догматическое богословие. Его докторская диссертация называлась «О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста». Беляеву принадлежат книги «О покое воскресного дня», «Любовь божественная» и разбор представлений Льва Толстого о христианстве. Зачем же Беляеву понадобилась еще и археология? Просмотрим книгу, и мы это поймем. Беляев в очень осторожной форме, в очень наукообразном изложении борется с археологами, занимающимися каменным веком. Он внимательно изучил и Буше де Перта, и Мортилье, и Уварова, чтобы доказать, что каменного века, как такового, никогда не было, что нельзя говорить о глубокой древности человека. Каменные орудия, пишет Беляев, употреблялись и в недавние исторические эпохи, о чем говорит этнография. В древние отложения эти орудия могли попасть случайно — по трещинам в земле. Никаких точных дат у археологов-первобытников нет. Становится понятным, почему заинтересовался археологией профессор Духовной академии, почему он читал Мортилье. Богослов Беляев должен был бороться с археологами-первобытниками, чтобы защитить догматическое богословие.

Как мы видим, подобно всем гуманитарным наукам, археологию использовали в своих интересах и реакционный и прогрессивный лагери.

Характеризуя биологическое направление первобытной археологии, мы можем сказать, что в свое время оно сыграло большую роль в борьбе с клерикализмом. Но позднее, когда существование каменного века перестало быть предметом спора, оказалась важнее связь первобытной археологии с историей. Человеческое общество, даже самое примитивное, должно изучаться историками, а не биологами.

Еще одно направление археологии прикладное, задачи которого формулировал Оленин. Первая половина XIX в. была переломным моментом в исторической живописи, потому что тогда художники впервые начали заботиться об историческом правдоподобии всего фона картины, всех изображенных на ней аксессуаров. Известный русский художник Ф. П. Толстой писал, что до начала ХIХ в. античность передавалась в русском искусстве совершенно неграмотно[264]. Только с этого времени художники обратились к подлинному материалу — к античным барельефам, скульптурам, вазам. Сам Толстой много рисовал с античных древностей, читал все, что появлялось о древнем быте, и с гордостью писал о себе: «Я первый стал лепить из воска большие барельефы из истории древней, русской и всемирной, употребляя самые верные костюмы... так как я изучил археологию»[265]. Современный археолог найдет ошибки и на барельефах Толстого, но, несомненно, им был сделав большой шаг к освоению археологических данных как материала для художника, работающего над историческими темами.

Александр Иванов также сознавал, что в XIX в. художники должны писать картины, отражающие «эпохи из всемирной и отечественной истории, исполненные со всеми точностями антикварными, столь