Книга Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

А чтобы их становилось больше, нужно, чтобы приходило больше людей. Публику надо было завлекать…

Я не заметил, как стал заниматься преимущественно придумыванием причин и способов привлечения публики в театр и бар. Я здорово преуспел в этом.

Практически каждую неделю мы придумывали событие, имевшее цель заманить людей в наш театр. Концерты или поэтические вечера, которые мы организовывали для немногочисленных местных музыкантов и редких поэтов, не могли случаться часто и регулярно. Городских творческих сил было недостаточно. К тому же на выступления взрослых джазменов приходили в основном такие же взрослые, как исполнители, любители джаза. Они не хотели пить в баре коктейли. Они тайком приносили в зал водку и надирались в процессе прослушивания джаза. Поклонники поэтов были ещё печальнее. Про тех, кто приходил слушать кемеровских рок-музыкантов, и вспоминать не хочется.

Нам нужна была публика, готовая раскошелиться и желающая чего-то особенного. Для таких людей мы стали делать еженедельные вечерние программы. Сейчас это назвали бы стендапом или чем-то вроде актуального кабаре.

Мы никогда не опускались до эстрадного юмора. Всё время удавалось придумывать что-то свежее и лихое. Телевизионные шоу нового времени и нынешние юные комики, которые без мата не умеют даже выпить чаю, представить себе не смогли бы, что мы себе позволяли и что выдумывали, только чтобы заманить людей в наш театрик во внутренний двор политеха, в здание бывшей студенческой столовой.

Когда я узнал, ещё учась в школе, что Шекспиру приходилось писать по две пьесы в месяц, только чтобы его театр был со зрителями, жаждущими новых постановок… Когда я прочёл всё, что написал Пушкин за одну лишь осень в селении Болдино, я поверить не мог, что человек способен так много сделать. Про качество написанного я не говорю. Меня поразило просто само количество. Мне казалось, что это выше человеческих сил.

Но в театре «Ложа» я придумывал, сочинял и каждую неделю показывал публике не меньше, если не больше разного творческого материала. Имеется в виду исключительно количество. О качестве теперь судить трудно. Ничего не сохранилось. Многое и вовсе забылось. Мы ничего не ценили.

Люди рвались на наши выступления. Многие номера и целые мини-спектакли мы показывали только один раз. На подготовку еженедельных программ мои актёры находили и время, и силы, и фантазию. Они прекрасно понимали, что это необходимо для того, чтобы бар работал и приносил деньги. Музыку они тоже репетировали с удовольствием. А я уверял себя, что всё это творчество и художественный процесс.

Бар наш превратился в клуб. А клуб отнял почти всё время и энергию у театра.

У клуба, у нашего кабаре, появились преданные поклонники, а потом и покровители. К нам стало престижно ходить и с нами стало престижно дружить. Вокруг меня образовался круг быстро разбогатевших людей, желающих вести модный образ жизни прямо в Кемерово. Это были люди немногим старше меня, ездящие за границу, узнавшие разные прелести жизни, дорого одетые, но привязанные к сибирской глубинке своими чаще всего тёмными делами, которые они именовали бизнесом.

У них были деньги. Много денег. У них были иностранные машины, они побывали в Париже и Вене, они съездили на горнолыжные европейские курорты, посетили дорогие рестораны и бары, но вынуждены были жить в Кемерово. Им необходимо было место, куда можно было выйти «в свет», и им хотелось общения. Чаще всего они ходили в самый дорогой клуб с казино, который работал в филармонии. Там собирались люди их достатка. Но местные, менее любознательные, быстро разбогатевшие в большинстве своём ещё не успели распорядиться деньгами для приобретения кругозора и передовых знаний. Регулярные драки и невозможность поговорить о чём-то, кроме как о новых автомобилях, местных барышнях или о том, кто с кем и под чьим присмотром делает свои дела, гнали стремящихся к модному образу жизни людей бизнеса в наш бар и на наши еженедельные выступления.

Какой у них был бизнес, я не знал. И не спрашивал. В Кемерово об этом спрашивать было не принято. Им нравилось пить самый ценный виски, и они хотели хорошо себя вести. Они знали, что мой театр и я бывали за границей, они понимали, что наш бар и мы сами полностью отличаемся от того, что в целом царит в Кемерово, и им хотелось быть элитой. Хождение в наше заведение и знакомство с нами давало им ощущение модности и элитарности.

Через какое-то время образовался небольшой круг людей, которых я ощущал друзьями и покровителями театра. Мне наивно казалось, что эти люди ценили то, что я сделал, и готовы помогать. Я полагал, что им по-настоящему интересен мой театр, важно общение со мной и мои идеи. Мне льстило их внимание.

Однажды один из таких друзей театра захотел отметить день рождения в нашем баре и даже пожелал оплатить выступление нашего театра для своих гостей. Сумма, которую он предложил, была такая и он так легко её озвучил, что я просто не смог отказаться. После того как мы устроили ему праздник, который я продумал до мелочей и он заказчику понравился, предложения подобного рода просто посыпались. Гости модных заказчиков были совсем не модные. Им непонятно было, куда их пригласили и что происходило. Но они оставались довольны. Их поражало то, что в Кемерово может быть так необычно и странно.

Я, не задумываясь, тратил массу времени на всю эту чепуху. Деньги и иллюзия, что мой театр и я являемся самыми передовыми в городе, туманили сознание. Я придумал себе идею и оправдание, что, мол, являюсь просветителем и проводником для тянущихся к новой культуре и искусству людей зародившейся бизнес-формации. Я советовал им кино, давал музыку, книги, вёл разговоры. Мне льстили их дорогие подарки, приглашения на пикники или на «обмывание» новой машины.

Люди из этого круга любили приходить в наш бар, курить невиданные в Кемерово сигары, беседовать и угощать моих актёров и барменов тем, что стоило предельных денег. От них исходил крепкий, сладкий, стойкий и чертовски притягательный запах больших денег и огромных возможностей. Этот запах одурманил меня, опьянил. Но, как всякий пьяный человек, я ощущал себя трезвым и уверял в этом жену. Я убеждал себя в пользе общения с теми людьми для театра, для себя лично и для творчества в целом.

К тому времени я уже с удовольствием посмотрел несколько классических американских кинофильмов о времени Великой депрессии про гангстеров. Я знал из этих фильмов, что самые отмороженные бандиты, негодяи и злодеи любили элегантно одеваться, слушать прекрасный джаз, дружить с выдающимися спортсменами и покровительствовать артистам, режиссёрам, писателям.

Красивая и жуткая эпоха бутлегеров, мягких шляп, шикарных пальто, полосатых костюмов, массивных автомобилей, роскошных интерьеров и хладнокровных убийц в тех кинокартинах была такой далёкой и восхитительно голливудской, что ничему меня не могла научить. Я не усмотрел в том кино ни малейшего предостережения, ни единого намёка на мою жизненную ситуацию.

Я жил, гордясь тем, что грубость, грязь и пошлость бандитских и тёмных времён, которые переживала страна, а мой родной город переживал их многократно сильнее большинства других городов, меня не касаются. Я тешил себя иллюзией, что выше происходящего.