Книга Бабель. Человек и парадокс - Давид Розенсон

Судьбе было угодно, чтобы молодые студенты оказались правы — даже более правы, чем они сами ожидали. Следующий погром в Одессе начался раньше, чем они успели что-либо предпринять или организовать какие-либо коллективные действия, — буквально на следующий день (в воскресенье 3 мая). Переживая ужасы, которые творила толпа, одесские евреи пытались защищаться, к ним присоединялись студенты… и некоторых из них забрала полиция, вместе с остальными евреями, задержанными при попытках сопротивления погромщикам.

Явное содействие полиции погромщикам, должно быть, произвело неизгладимое впечатление на тех, кто надеялся на защиту со стороны властей и полиции от изнасилований и грабежей.

Вполне вероятно, что существует прямая связь между попытками организовать самооборону и формированием в Одессе эмиграционного движения. Когда дело дошло до физического насилия, идеи спасения приняли четко еврейское направление: общее должно было реализоваться через частное, и начальной целью стало спасение еврейского народа в целом, откуда следовало, что еврейская идентичность становится теперь первоочередной задачей.

Тем временем богатые высокопоставленные евреи Санкт-Петербурга, далекие от погромов, зато близкие к императорскому двору, продолжали дискутировать о том, должна ли еврейская община что-либо предпринять коллективно. Еврейская верхушка, возглавляемая бароном Гинцбургом, железнодорожным магнатом Поляковым и банкиром Заком, по-прежнему отказывалась видеть политическую значимость еврейских погромов. Однако в дело вмешались три популярных публициста русско-еврейского еженедельника «Рассвет» — Мордехай Бен-Гиллель А-Коэн, Ш.-З. Лурье и поэт Семен Фруг. Трое молодых журналистов решили, что пора использовать все свое влияние, чтобы подтолкнуть официальную верхушку еврейской общины к действию. Они созвали чрезвычайное собрание в доме барона Гинцбурга. Несмотря на то что у дверей роскошного особняка барона дежурили полицейские, которые попытались не пустить пришельцев в дом, собрание состоялось. В своих дневниках А-Коэн утверждает, что на этом собрании впервые был поднят вопрос о возможности эмиграции из России и возможность эта резко отвергнута: «Столичная еврейская верхушка боялась идеи эмиграции из России больше, чем погромов… В их глазах эмиграция была равносильна заявлению о банкротстве российского еврейства». По-видимому, состоятельные евреи думали в первую очередь о том, что эмиграционные настроения поставят под угрозу их богатство и влияние.

В Одессе в это время революционные группы, настроенные против царского режима и вытесненные в подполье царской охранкой, были далеки от страхов еврейских баронов, но опасались за собственные дома и семьи. Эти группы набирали популярность и силу благодаря дыханию свободы, которым веяло от возможности (мнимой или действительной) свергнуть нынешнюю власть. Хотя головную часть движения составляли представители студенческой интеллигенции, большей частью его были ремесленники, простые рабочие и мелкие торговцы.

Евреи-социалисты Киева и Одессы видели в ответе на погромы начало революции. Позже члены группы еврейских студентов Киевского университета напишут: «Мы были частью русского народа… были взращены на его напевах, выросли на его литературе». Они верили, что воплощение мечты о социализме даст народу свободу мысли и творчества, свободу печати и они станут хозяевами своей жизни, будут приняты в общество на равных правах с другими.

Еврейские массы по самой своей природе всегда и везде были предрасположены к чистому идеализму высокой степени. Идеи о еврейских колониях могли до слез тронуть простых евреев. Исповедующая всевозможные формы идеализма литературная интеллигенция начала играть двойную роль, ибо русскому сознанию свойственно было видеть в писателе кумира: такое мировоззрение утвердилось еще в XIX веке, и не в последнюю очередь благодаря особенному интеллектуальному голоду.

Литературная среда с растущим беспокойством наблюдала за цепной реакцией, вызванной весенними погромами, — эмиграцией, с одной стороны, и новой волной погромов — с другой. В Киеве в конце апреля 1881 года имели место многочисленные сообщения о массовом исходе евреев из города; к каждому поезду на Бердичев или Белую Церковь прицеплялся дополнительный десяток вагонов.

Евреи хотели спастись, переменив место жительства, но их попытки бегства имели противоположный эффект. Власти получали тайные доклады, что миграция евреев лишь распаляла местное население и способствовала новым погромам в данной местности.

Погромщикам не приходило в голову, что убийства, изнасилования, грабежи и поджоги целых деревень ведут к финансовому хаосу далеко за пределами еврейской общины, на которую они направлены. Непрекращающиеся бесчинства привели к тому, что торговля на юге России почти остановилась. Тридцатого мая 1881 года мануфактурный магнат Т. С. Морозов написал министру внутренних дел графу Н. П. Игнатьеву от имени торгово-промышленного сообщества Москвы, требуя, чтобы тот сделал все возможное для прекращения погромов, так как по всему югу были отменены главные торговые ярмарки. Нарастающий экономический хаос, спираль насилия, бегства, разрушения шла еще круче вверх, поскольку местное население винило в катастрофе самих евреев. Земства, осмелевшие оттого, что правительство не заняло активной позиции ни на словах, ни на деле, присоединились к прессе и вместе с ней стали заявлять, что необходимо положить конец еврейской конкуренции в различных областях торговли и образования, или, как они выражались, не давать евреям эксплуатировать местное население.

В еврейской общине началась борьба мнений: остаться и терпеть (позиция санкт-петербургских магнатов) или самоорганизоваться для борьбы или бегства (позиция большинства евреев в черте оседлости).

Литературная интеллигенция стала играть ключевую роль в сплочении сторонников массовой эмиграции евреев из Российской империи. Поскольку санкт-петербургские магнаты потеряли авторитет как представители еврейского народа и не смогли воздействовать на нового царя и его правительство, чтобы те приняли решительные меры для защиты евреев черты оседлости, именно писатели, живущие там, передавали за границу (нарушая законы Российской империи) описания погромов, чтобы довести их до сведения евреев, живущих на Западе.

Царское правительство отрицало все обвинения. В ответ еврейская община собрала сведения по числу изнасилований, а также доказательства попустительства властей во время погромов, грабежей и убийств и тайно отправила их для публикации в Лондон.

В качестве возможных мест эмиграции назывались Америка, Испания, Англия, Франция, Германия. Мысль о Палестине возникла не сразу. Появились интерпретации истории еврейского народа как попытка евреев уже в библейские времена навязать свои теории, свои взгляды на жизнь и справедливость правящему классу, который чаще всего видел в евреях чужаков и временных гостей. И пока евреи не осядут на собственной земле и не станут полными хозяевами своей судьбы, им не дождаться понимания и антисемитизм будет только расти.

В мае 1882 года Игнатьева сменил на посту граф Дмитрий Толстой. Он тут же издал циркуляр в подтверждение декларации о решимости правительства преследовать за притеснения евреев. Поначалу еврейские общины по всей Российской империи поверили в избавление от нависшего над ними ужаса. Но страх не прошел. Идея эмиграции стала чуть менее актуальной, но евреи чувствовали, что это послабление лишь временное.