Книга Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Моя бабушка, Антонина Николаевна Пирожкова, прожила не одну, а несколько жизней. Она родилась в сибирском селе Красный Яр за год до ухода Толстого из Ясной Поляны и умерла в городе Сарасота, штата Флорида, успев проголосовать за первого в истории Америки чернокожего президента. Детство Антонины Николаевны пришлось на время Первой мировой войны, революции и войны Гражданской, а свой профессиональный путь инженера она начала на одной из строек первой пятилетки — Кузнецкстрое. По всей вероятности, и в двадцать один год талант инженера Пирожковой был так очевиден, что руководство Кузнецкстроя прибегло к крепостническим мерам, чтобы удержать у себя ценного специалиста, — начальнику железнодорожной станции настрого запретили продавать молодому инженеру обратный билет. На Кузнецкстрое она впервые прочла поразившие ее рассказы писателя Исаака Бабеля… Когда сорок лет спустя, в начале семидесятых, Антонина Николаевна писала единственный из существующих в литературе развернутый портрет Бабеля — писателя и человека, — она начала свои воспоминания такими словами:

«Я пытаюсь восстановить некоторые черты человека, наделенного великой душевной добротой, страстным интересом к людям и чудесным даром их изображения, так как мне выдалось счастье прожить с ним рядом несколько лет. Эти воспоминания — простая запись фактов, мало известных в литературе о Бабеле: его мыслей, слов, поступков и встреч с людьми разных профессий — всего, чему свидетельницей я была».

В скромных этих строках есть лишь доля истины. Математическая память Антонины Николаевны удерживала малейшие подробности пережитого. Литературная наблюдательность ее (дар, отмеченный еще в школьном аттестате и впоследствии подмеченный Бабелем) была остра, а научный склад ума и в частном обнаруживал закономерности. Всё, что было связано с Бабелем, память Антонины Николаевны удерживала особенно цепко. А вот самое себя, свои оценки и впечатления она словно бы выносила за рамки воспоминаний. Частенько «бабелеведы» уговаривали Антонину Николаевну написать историю ее с Бабелем любви. Она отказывалась добавлять что-либо к написанному…

Антонина Николаевна умела уходить решительно, захлопнув за собой дверь. Так в 1965 году она ушла из инженерной профессии, предварительно выпустив первый в Советском Союзе (а может быть, и в мире) учебник по метрополитенам. Написав центральный раздел этого учебника (который она, правда, еще два раза дополняла), Антонина Николаевна посчитала свой долг перед инженерным делом выполненным. А впрочем, и на момент выхода в свет учебника она не была в долгу перед инженерной профессией. Ведь в те времена, когда она занималась проектированием московского метро, работая в институте Метропроект, само словосочетание «женщина-инженер» звучало необычно. Тем не менее «инженерному перу» Пирожковой принадлежат такие шедевры московского метро, как станции «Площадь Революции», две «Киевские» — кольцевая и радиальная, «Павелецкая». Аналогов московскому метро нет в мире — оно создавалось в уникальных геодезических условиях. Антонина Николаевна и ее коллеги не могли опираться на опыт предшественников — они изобретали метро заново. Как часто на станции метро «Маяковская» можно увидеть людей, запрокинувших голову, чтобы полюбоваться куполами с мозаикой художника Александра Дейнеки. И только немногие знают, что именно Пирожкова чудом сумела преобразить уже возведенную конструкцию станции «Маяковская», первоначальный проект которой не предусматривал высокого потолка с куполами!

Людям, знавшим Антонину Николаевну, казалось, что после выхода в 1965 году на пенсию она целиком посвятила себя Бабелю — его наследию, памяти о нем. Но вот в середине 1990-х, выпустив самое полное собрание сочинений Бабеля и опубликовав в России и за рубежом дневник писателя 1920 года (своеобразный черновик «Конармии»), она посчитала свой долг перед Бабелем выполненным. Кто посмел бы ее упрекнуть, сделай она и сотую долю того, что сделала ради мужа? Ни после ареста Бабеля летом 1939 года, ни позднее она не вышла замуж, считая такой шаг предательством по отношению к его памяти. (А ведь «заботливый» следователь НКВД уже тогда, в 1939 году, советовал тридцатилетней женщине «устраивать свою жизнь»…) В течение долгих пятнадцати лет, с 1939-го по 1954-й, Антонина Николаевна ежедневно ждала возвращения Бабеля. НКВД все эти годы обманывал семью писателя, заверяя, что расстрелянный ими в январе 1940 года Бабель, дескать, жив, здоров и содержится в лагерях. Через год после смерти Сталина в числе первых добилась Антонина Николаевна реабилитации имени мужа. В годы оттепели и застоя по крупицам собирала она бабелевский архив, сражалась за издание его сочинений и воспоминаний о нем, за организацию юбилейных вечеров памяти, за возвращение конфискованных при аресте неопубликованных рукописей.

Исследователи творчества Бабеля должны были бы поставить Антонине Николаевне памятник при жизни. Сколько сведений о Бабеле почерпнули они из ее воспоминаний! В книгах своих и статьях многие литературоведы беззастенчиво переписывали страницы из воспоминаний А.Н., почти ничего в них не меняя и не считая даже нужным ссылаться на первоисточник. А написала Антонина Николаевна свои воспоминания вот почему. Собрав в начале семидесятых для сборника воспоминаний о Бабеле мемуары таких маститых коллег мужа, как Илья Эренбург, Константин Паустовский, да и многих других, она поняла: человеческий облика Бабеля в книге отсутствует. Именно этот образ и воссоздала в своих воспоминаниях А.Н. И действительно, не было на земле человека, который так близко знал бы Бабеля, кто прожил бы рядом с ним почти неразрывно семь лет жизни, явился бы свидетелем тех событий, которые испытала А. Н. Вероятно, не было на земле никого, кто понимал и ценил бы Бабеля как человека и писателя так глубоко, как А.Н.

Не проходило и недели, чтобы в нашей московской квартире не появлялся иностранный аспирант или литературовед. Из русских специалистов мало кто осмеливался заниматься «непопулярной» в советское время темой Бабеля. Исключение составляли омский литературовед Сергей Поварцов и московский исследователь Ушер Спектор. А вот поток зарубежных посетителей не оскудевал. Англичане, американцы, французы, немцы, израильтяне то и дело появлялись в нашей квартире на окраине Москвы. Часами сидели они над собранными А.Н. сокровищами — немногочисленными уцелевшими рукописями Бабеля, его дневником 1920 года, папками со статьями о нем в советской и зарубежной печати, прижизненными изданиями, зачастую не переиздававшимися.

Один из таких исследователей, англичанин Дэвид Хогг, в 2012 году откликнулся в «Таймс» на напечатанные в английской прессе некрологи А.Н. «Молодым аспирантом, работающим над курсовой работой по Бабелю, — писал Дэвид Хогг, — мне посчастливилось встречаться с Антониной Николаевной зимой 1970–1971 годов. Я приходил в ее крошечную московскую квартиру в морозные полдни, и она не разрешала мне приниматься за работу, лично не убедившись, что я съел дышащую паром миску сваренной ею каши. Не в этом ли секрет ее 101 года?»

Про кашу литературовед написал в «Таймс» для колорита. Всех исследователей творчества Бабеля, всех до одного, Антонина Николаевна кормила обедом из трех блюд. И продолжалось это в течение десятилетий. Да, она обожала сидеть и смотреть, как люди едят. Это была ее слабость. В особой степени эта слабость распространялась, конечно же, на любимого внука.