Книга Бабель. Человек и парадокс - Давид Розенсон

И все-таки палестинская идея укоренилась: в 1882 году в Палестине были основаны поселения Ришон-ле-Цион, Зихрон-Яаков и Рош-Пина. Благодаря связям групп поселенцев с российской прессой в газетах начали появляться описания благоприятных возможностей для переезда в Палестину. Очень помогла состоявшаяся в октябре 1882 года в Париже плодотворная встреча между эмиссаром из Ришон-ле-Циона и бароном Эдмоном де Ротшильдом. Поддержка Ротшильдом нового, только что основанного города включала в себя приобретение земли, виноградников, постройку домов, а также отправку профессиональных управляющих и агрономов, которые должны были проследить за применением современных методов земледелия.

Несмотря на все трудности жизни в Палестине, различные организации в Москве, Одессе, Варшаве, Белостоке, Вильне, Ростове, Полтаве, Минске и Ковно вели активную деятельность в поддержку евреев, перебравшихся в Палестину. Либеральная интеллигенция также стояла за идею палестинской иммиграции — писатели и критики из Старого и Нового Света отстаивали эту идею в публикациях на русском языке, иврите и английском.

Ад кишиневского погрома 1903 года и последующие погромы вплоть до 1906-го — в отличие от погромов первых лет царствования Александра III, нанесших в основном материальный ущерб, — сопровождались значительно большим числом изнасилований, зверств и смертей. Это еще более укрепило позиции сионистов.

Во время правления Александра III евреи ощущали полную изоляцию и оставленность, и оппозиция режиму вынуждена была замолчать.

После восшествия на престол Николая II правительство возвело враждебность к евреям на уровень продуманной политики, запечатав черту оседлости еще плотнее, выслав тысячи семей из Москвы посреди зимы, закрыв путь к среднему и высшему образованию всему юношеству, за исключением малой доли.

Приведем лишь несколько примеров с приблизительными оценками. Кроме кишиневского погрома 1903 года, погромы прошли в Житомире в апреле 1905-го, в том же году в июле в Киеве, в августе в Белостоке, в октябре в Одессе и снова в Белостоке в июне 1906 года. В одном лишь октябре 1905 года прошло 690 погромов.

Все большая часть русско-еврейской интеллигенции приходила к выводу: каковы бы ни были социальные корни антисемитизма, возведение его в ранг государственной политики не оставляло евреям другого выхода, как надеяться на победу оппозиции и работать для этой победы, которая в 1905 году не могла означать ничего иного, кроме победы революции. Использование правительственных сил для защиты погромщиков, все усиливающееся участие армии в погромах, роль дружин обороны (еврейских и нееврейских), пытающихся защитить евреев, — все это как нельзя лучше укрепляло мысль о необходимости бороться против царя и за революцию.

Во время революции 1905–1907 годов появились организации, возглавляемые лидерами, способными формировать политические мнения и добиваться поддержки масс. Ущемление в правах, дискриминация со стороны властей, крепнущая уверенность в своей способности сбросить цепи, растущая секуляризация еврейства — все это вело к рождению более радикальной и идеалистичной молодежи, стремящейся освободить массы.

Евреи, собиравшиеся уехать в Палестину в надежде обрести там безопасность и стабильность, были далеко не едины в своих позициях. Все это возвращает нас к произведениям Бабеля, как никто сформулировавшего проблематику еврейской идентификации. Важно знать, как литературное сообщество подмандатной Палестины, а затем и Государства Израиль, уже ставшего свидетелем трагического убийства Бабеля, воспринимало его произведения.

Русская литература на иврите

Русский язык дал Бабелю возможность в «Одесских рассказах» и «Конармии» несколько раз занять позицию «свой-чужой», усложнив и обогатив понятийную пару русский-еврей. Это не могло не отразиться на советских переводах Бабеля на иврит 1920-х годов и на восприятии читателями творчества автора «Конармии» в Израиле.

Важность творчества Бабеля для израильской литературы попадает в поле зрения самых различных политических, литературных и общественных движений и используется ими в своих интересах — от периода, предшествующего образованию Государства Израиль, до того момента, когда легендарный Авраам Шленский великолепно перевел на иврит самые важные работы Бабеля.

Но началось это все еще в Советской России.

Ивритская рецепция Бабеля делится на небольшой советский эпизод, связанный с недолговечным сборником «Берешит» («В начале»), довоенные переводы и статьи и рецепцию Бабеля уже в современном Израиле до 70-х годов XX века.

Первые переводы Бабеля на иврит появились в сборнике «Берешит», подготовленном в 1926 году группой молодых еврейских литераторов в Советской России и изданном в Берлине. Авторы сборника называли себя «Октобераим ивриим», что можно перевести как «Ивритские октябристы». На страницах сборника «Берешит» увидели свет шесть рассказов Бабеля, объединенные в цикл под рубрикой «Заметки». Пять из них были взяты из цикла «Конармия», который впервые издан отдельной книгой в том же 1926 году: «Гедали», «Рабби», «Письмо», «Сидоров» (позже переименованный Бабелем в «Солнце Италии») и «Сын рабби». В примечании к первой странице публикации петитом набрано: «Перевод с русского откорректирован автором» (переводчиком этих рассказов был М. Хьог, хотя его имя в сборнике не обозначено). Это важное свидетельство того, что Бабель мог прочесть художественный текст на иврите.

Сборник «Берешит» остался лишь эпизодом, и после его выхода группа «Октябристов» распалась: кто-то примкнул к власти, кто-то старался держаться от нее подальше, а кто-то покинул Россию. Переводчик Хьог был арестован много позже, одновременно с «делом врачей». Единственная его «провинность» состояла в том, что он был ивритским писателем. Его настоящее имя было Григорий Плоткин; псевдоним Хьог он взял у персонажа книги датского писателя Германа Банга (1857–1912), прозванного «поэтом безнадежных поколений».

Чтобы проанализировать опубликованные в израильской прессе отзывы на творчество Исаака Бабеля, реакция на удостоенный Нобелевской премии роман Пастернака, имевшая место примерно в те же годы, является важным ключом для понимания высказывавшихся мнений.

В своем фундаментальном труде Лазарь Флейшман, описывающий реакцию на «Доктора Живаго» в Израиле, делает поспешные и чересчур обобщенные выводы о резко отрицательных откликах израильского читателя на пастернаковскую интерпретацию еврейского вопроса. Возможно, причиной такого вывода Флейшмана является его представление о том, что позиция Пастернака показалась в этой среде вредной из-за ряда наивных представлений израильского читателя о еврейской литературе Советского Союза в то время.

На события вокруг романа Пастернака и присуждение Нобелевской премии, произошедшие почти на двадцать лет позже убийства Бабеля, советская идеология отреагировала яростью. Вся история с романом была воспринята официальным режимом как оскорбление. Пастернака и Бабеля роднит еще и то, что оба (в отличие от многих родственников и ближайших друзей Пастернака) решили остаться в России после Октябрьской революции.

Пастернак не покидал Россию на протяжении всей Гражданской войны (1918–1920). Подобно Юрию Живаго, он впечатлился большевистским переворотом, но, несмотря на личное восхищение Лениным, которого видел на IX съезде Советов в 1921 году, вскоре начал сомневаться в легитимности и стиле нового режима. Нехватка продовольствия и топлива, красный террор — все это вынуждало людей в те годы, особенно «буржуазную» интеллигенцию, каждый день опасаться за свою жизнь. Марина Цветаева, переписывавшаяся с Пастернаком в двадцатых годах из-за границы, напоминает ему, как встретила его в 1919 году на улице, когда он шел продавать книги из библиотеки, чтобы купить хлеба. Пастернак продолжал творить и заниматься переводами, но к середине 1918 года публиковаться стало невозможно. Единственной возможностью своего рода «публикации» было публичное чтение текста в одном из литературных кафе или же распространение рукописных копий. Именно так дошла до читателей книга «Сестра моя — жизнь».