Книга Исчезнувшие близнецы - Рональд Х. Бэлсон

– А куда мы?

– В синагогу. Прочтем кадиш за твою семью.

Лена тут прервала рассказ и поинтересовалась у Кэтрин:

– Вы знаете, что такое кадиш?

– Не совсем.

– Это молитва. Она восхваляет Бога и просит установить Его царство на земле. Те, кто скорбит, должны читать кадиш. Йосси хотел, чтобы я исполнила свои обязательства. Он решил, что мои родители и Милош заслужили этого ритуала. Учитывая время и обстоятельства, молитвы о мире и установлении царства Божьего на земле были как нельзя кстати.

– Кадиш? – воскликнула я, передразнивая Йосси. – Кому? Богу, которого нет? – Я говорила все громче. – Неужели ты думаешь, что кто-то слышит, когда ты читаешь кадиш? Йосси, открой глаза! Если Бог и есть, он уже давным-давно о нас забыл. Где он, когда над нами издеваются нацисты? Где Всемогущий, когда убивают набожных людей? Где…

– Прекрати! – велел старик и схватил меня за руку. – Ты еврейка. Этого у тебя никто не отнимет. Нацисты могут забрать твой дом, могут отобрать твой хлеб, могут даже лишить тебя твоего тела, но им не под силу отобрать у тебя то, кем ты есть. Нацисты хотят истребить нас физически и морально. Я не могу остановить их, чтобы они не убили меня физически, но я хозяин своей души. Мне, и только мне, решать, когда читать кадиш, когда праздновать шаббат, когда танцевать на Simcha Torah[28]. Твой отец, твоя мама и младший брат – они все были евреями. Нацистская Германия всей своей мощью обрушилась на их еврейскую сущность, но проиграла. Немцам не удалось лишить их веры. Нацисты не смогут победить, пока мы остаемся евреями. Понимаешь?

– Я восхищаюсь твоей силой, Йосси. Восхищаюсь твоей решимостью. Но не могу разделить твоего благоговения. Посмотри, что они с нами сделали. Образованный человек еле выживает на полу в подвале. Ни воды, ни еды. И все только потому, что ты еврей.

– Но я все равно остаюсь евреем. Как и ты. Если не хочешь читать кадиш, помоги мне дойти до синагоги, и я прочту за тебя. Проводи меня, пожалуйста. Мы найдем миньян и прочтем кадиш. Мы восславим имя Господа в минуту, когда это кажется совершенно напрасным. Именно поэтому мы так и поступаем. Идем со мной.

Я кивнула и помогла ему подняться. Придержала дверь и поддерживала его, когда мы шагнули на каменный тротуар гетто.

– Спасибо тебе, – поблагодарила я и посмотрела в его доброе лицо заплаканными глазами. – Как такое возможно? Ответь мне, Йосси. Ты – божий человек. Как находить разумное объяснение всему происходящему?

– Я не могу. И пробовать не стал бы. Нельзя задавать подобный вопрос и пытаться найти разумный ответ. Невозможно допустить, что у этого кошмара есть смысл, причина, разумное объяснение. Почему в нашем мире немцы установили геноцид? На этот вопрос мы не должны даже пытаться найти ответ. Мы должны сопротивляться. Никакая логика не способна объяснить это.

Под руку мы вошли в синагогу.

На следующее утро я встала рано, отстояла очередь в мясную лавку и отправилась на работу. Давид кивнул в знак приветствия, когда я вошла. И хотя я чувствовала себя подавленной, его улыбающееся лицо немного подняло мне настроение.

Шло время, меня целиком поглотила рутина. Часов в десять у нас был короткий перерыв. Уборная располагалась в противоположном конце Цеха, и мне приходилось мчаться что есть духу, лавируя между машинками, по коридорам, чтобы успеть за время перерыва пробежать туда и обратно. Поскольку я всегда спешила, у меня даже не было времени обращать внимание на то, кто еще работал со мной в одной смене. Мне удавалось умыться, кое-как пригладить волосы, почистить зубы и вернуться на работу. В обед нам давали хлеб с мясом. Часа в три – еще один перерыв, в шесть моя смена заканчивалась, если только нас не оставляли сверхурочно. А по вечерам я возвращалась в свой уголок в подвал Йосси.

В конце весны 1941 года мой мир изменился к лучшему. Я как раз мчалась по Цеху, чтобы умыться, на этот раз по другим проходам, когда услышала девичий шепот:

– Лена! Лена! Неужели это ты?

Я обернулась и застыла как вкопанная.

– Каролина! – закричала я.

Она поморщилась:

– Тихо, тихо…

Но было уже поздно. Надсмотрщик заметил нас и подошел.

– Разговоры запрещены! – рявкнул он и подтолкнул меня. – Иди дальше. Сегодня нужно сшить много шинелей.

Я поверить не могла, что наткнулась на Каролину. Да еще и на своей смене. В конце дня я дождалась ее на улице. Что это было за воссоединение! Я крепко обняла ее, и мы ревели белугами. Я получила назад украденный кусок своей жизни.

По дороге в гетто мы поведали друг другу о том, что произошло. Я рассказала о дне, когда забрали мою семью, о том, как пряталась на чердаке, о Тарновских. Когда я сказала ей о Милоше, она разрыдалась.

Каролина рассказала, что их с мамой выселили из дома в середине марта – там поселилась семья поляков, по всей видимости, их я и видела. Каролина с мамой нашли крошечную комнатушку в трехэтажном доме без лифта на задворках гетто и работу в Цеху. Денег у них не было – те гроши, что они получали, уходили на еду.

Я спросила, как ее мама, и подруга покачала головой:

– Она угасла, Лена. Но не от того, что ты думаешь. Не от алкоголя. Она прекратила пить раз и навсегда. Я так ею гордилась! Мы каждый день утром вместе шли на работу, а вечером возвращались. Она обустроила маленькую квартирку. Когда нас вынудили покинуть дом, мы с мамой собрали белье, вещи, посуду, даже наши подсвечники, погрузили все на тачку и привезли в гетто. Жили мы в помещении размером с большую кладовую, но мама сделала его уютным. Когда мы возвращались с работы, она готовила ужин. И всегда уверяла, что есть не хочет. Проглатывала пару кусочков и говорила: «Каролина, доедай». Теперь я понимаю, что она отдавала мне свою еду, чтобы я выжила. Ей сказали, что сильных молодых женщин отберут для работы, потому что нацистам нужна рабочая сила. Тех же, кто работать не может, пустят в расход. Мама понимала, что старики для немцев бесполезны. «Стариков убьют», – говорила она. Мама жертвовала собой и голодала, чтобы я могла жить.

Каролина остановилась и отвернулась. Она плакала, а я пыталась хоть как-то утешить ее.

– Жаль, что я к ней плохо относилась, Лена. Когда я выросла, то только и делала, что критиковала ее. Думала: «Почему она не может быть такой, как пани Шейнман, а не слабой духом и безвольной? У Лены такие прекрасные родители, а у меня мать пьяница». Я всегда считала, что достойна лучших родителей. Но мама доказала, что была сильной женщиной. Она стала сильной ради своей дочери. И все, что мне оставалось, – это наблюдать за тем, как она угасает. Сейчас я живу одна в маленькой, неотапливаемой комнате, которую мама, как смогла, попыталась сделать уютной. Если тебе негде жить, можешь переехать ко мне.

– Я бы с радостью, ведь я сплю на полу в котельной… Но я помогаю милому старичку Йосси. Как по мне, он и тридцати килограмм не весит. Как и твоя мама, он просто угасает. Едва передвигает ноги. Я ношу ему еду. Даю попить. Ночью слежу за тем, чтобы он был укрыт. Если я перееду, боюсь, он умрет. Прости.