Книга Остров Русь 2, или Принцесса Леокады - Станислав Буркин

— Надо бежать через окно, — перешел я кконструктивному решению, — но сперва нужно забаррикадировать дверь. —Я вцепился в громадный шкаф, но не смог сдвинуть его с места. — Дапомогите же мне кто-нибудь!

Но, кроме Стаса, никто и не шелохнулся. Дверь хрустнула подочередным могучим ударом, и со стен посыпалась штукатурка. Вдвоем мы все-такипридвинули шкаф на нужное место.

— Зачем это им нас убивать? — спросил Лелик,слегка придя в себя и повернув к нам малиновое от смеха лицо. — Мы же ихкумиры, мы их фавориты и любимчики…

— Уже не любимчики! — выкрикнул Стас. —Сматываться надо!

— Открывайте, уроды московские! — донеслось из-задвери. — Открывайте, а то хуже будет!..

— Конечно, надо открыть! — воскликнул Лелик,садясь. — Общение со зрителем — часть нашего тяжкого артистическоготруда.

Раздался еще один удар, замок не выдержат, и выбитая дверь сгрохотом уперлась в заднюю стенку шкафа.

— Черт с ними, с дураками! — крикнул яСтасу. — Бежим! — и бросился к окну. Распахнув створки, мы, нераздумывая, сиганули в душистые заросли черемухи.

Но тут нас уже поджидали колхозники. И они сцапали нас, чтоназывается, тепленькими…

* * *

Примерно через полчаса все мы, со связанными за спинойруками и, словно альпинисты, сцепленные одной веревкой, двигались куда-то кокраине села под конвоем вооруженных кольями и вилами сельчан. Но утратившиевсякую связь с реальностью звезды воспринимали это как некую веселую забаву,вроде свадебного похищения.

Они то и дело порывались плясать то ламбаду или летку-енку,то сиртаки или макарену, но суровые конвоиры подгоняли их, и танцы быстрозатухали. Тогда артисты начинали о чем-то оживленно друг с другом щебетать.Один только Перескоков, более других информированный об эффекте подобрения,явно понимал всю степень нависшей над нами опасности и непрерывно причитал уменя за спиной:

— Костик, Стасик, простите меня за то, что я вас в этовтянул… Это я, я во всем виноват… Но я не хотел… Я хотел как лучше! Вы ведьсами просили… А как еще было найти Леокадию? Но здесь-то про нее, выходит, дажене слышали…

— Хватит, Веня, — сказал я ему, в который уже раздивясь его сообразительности. — Мы и сами хороши…

— А интересно, что они собираются с нами делать? —вывернув насколько возможно шею, с неуместным любопытством перебил нас идущийпередо мной Стас.

— Кто их знает, — ответил я сдержанно. — Вдеревне нравы жесткие.

— Жалко, что у нас оживителей нет, — сказал Стас,и мы надолго замолчали.

Когда нас подводили к какому-то неказистому ржавомустроению, Перескоков задергался и беспокойно спросил:

— Что это такое? А?

— Элеватор это, темнота столичная, — отозвалсякто-то из конвоиров.

— Какое-то очень нехорошее и неприятное этослово — «элеватор», — сказал Перескоков тихо. — Я всегдаговорил, что нужно бороться за чистоту русского языка, искоренять из него всюэту неуместную иностранщину… А что там делают, в этом элеваторе? Правда, он похожна огромную волшебную мясорубку?.. Нет-нет! Только не элеватор! — вдругвзвизгнул он.

Но, слава богу, эту штуку мы обошли стороной, и нас подвелик воротам огромного, с пятиэтажный дом, деревянного амбара. Там нас встретилотряд суровых пенсионеров с мятыми красными знаменами и большими пожелтевшимиот времени портретами вождей, видно хранившимися с древних времен в кладовкеДома культуры.

— Дело плохо, — сказал Стас.

Очнулся.

— Да уж. Встряли, — согласился я. — Надосрочно что-то предпринять.

Но самым предприимчивым оказался не я. Перескоков за моейспиной вдруг истерически завопил:

— Власть — народу! Землю — крестьянам!Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Даешь коллективизацию ииндустриализацию!.. Пятилетку в три года!..

Но старики и глазом не моргнули, лица их оставалисьпо-прежнему непроницаемыми.

— Звезды эстрады за возрождение сельскогохозяйства! — продолжал вопить Перескоков. — Народ и партия едины!

— Заткнись! — замогильным голосом откликнуласьбабка, державшая на палочке, как хоругвь, вымпел ВЛКСМ. — Раньше о народедумать надо было. А теперича он судить тебя будет, контра…

— От контры слышу! — огрызнулся Перескоков. —Э-э… — напрягся он, вспоминая слово: — Кулачка!

От такого выпада лицо суровой бабки окончательно окаменело.

— Это я-то кулачка? — глухо вымолвила она. —Да я пятьдесят лет на государство… Эх…

Она замолкла и поджала губы.

— Что это за самосуд?! — осмелев, воскликнулПерескоков. — А где представители закона? Где совхозное начальство? Где,например, наш дорогой Петр Петрович Ядрышников?!

— Вышел председатель из нашего доверия, —презрительно процедила бабка. — Слабый оказался. Молодой еще. А вот ты,ты — наш, народный, — сказала она Комбинезонову — последнему всвязке, и, рубанув громадным кухонным ножом, отсекла его от остальных. —Ты, Комбинезонов, с нами останешься. С нами судить их будешь.

— Но ведь это мои коллеги! — пискнул тот.

— Какие они тебе коллеги?! Они «Землянку» поют? Нет. Аты поешь. «Там вдали за рекой» поют? Не поют… Они тебя самого и на сцену-то невыпустили, пародиста за тебя послали — передразнивать… А ты бы стал нанарод трудовой мочиться? А? Стал бы?

— Не стал бы, — честно сказал он.

— Так-то, — сказала старуха. — Мы с тобойодной крови, товарищ заслуженный артист… Отойди-ка в сторонку.

Пинками и зуботычинами нас загнали внутрь, ворота со скрипомзатворились, и брякнул железный засов.

…Во мраке амбара звезды как-то сразу притихли. Видно, и доних, наконец, стало доходить, что переплет-то нешуточный. Снаружи доносилсяприглушенный говор сразу нескольких голосов, но, как я ни напрягал слух,разобрать ничего не сумел. Лишь однажды неожиданно четко прозвучало слово«бензин», и оно мне сильно не понравилось.

Стас же, услышав его, наоборот, отчего-то чрезвычайнооживился.

— Костян! — зашипел он. — У тебя зажигалкаесть?

— Откуда? — раздраженно ответил я, окинув взглядомсвой блестящий сценический наряд, на котором и карманов-то не было. — Изачем тебе? Тут же сплошная солома! Поджариться хочешь?

— Может, у Перескокова? — продолжал Стас. —Он ведь хоть вредные привычки до конца и не доводит, — забормоталон, — но все, что для них надо, у него есть…

В этот момент за стеной отчетливо прозвучал знакомый голоспредседателя Ядрышникова, который, по-видимому, стоял прямо вплотную к воротам.Я цыкнул на Стаса и весь обратился в слух.