Книга Дорога смертной тени - Альбина Нури

Девочка слышала, как люди шептались, что мама «сломалась». Она не могла понять, как это: вроде бы ломаться могут только игрушки. Но все же это была правда: внутри у мамы действительно сломался какой-то важный механизм. Ее голова теперь была почти всегда опущена, плечи – тоже, будто что-то давило на нее сверху или тянуло вниз. Глаза больше не блестели, и улыбаться мама почти разучилась. Зато у нее появилась привычка сидеть каждый вечер в гостиной и пить пахучее вино из большого бокала на тонкой хрупкой ножке. Потом, правда, бокал разбился, и на смену ему пришел стакан.

Никто больше не любил девочку и в школе. Подружки и друзья сторонились ее, потому что теперь она была дочкой не Большого Начальника, а самоубийцы. И преступника.

Девочка узнала, что ее папа, оказывается, поступал очень плохо: брал чужие деньги и проигрывал их. Когда папы не стало, выяснилось, что он был должен многим людям и банкам, поэтому все, что у них было, забрали за долги: машину, загородную дачу и большую красивую квартиру. А мамины украшения пришлось продать.

Они с мамой переехали в другую квартиру, тесную и маленькую. Девочка стала ходить в другую школу, потому что за ту, прежнюю, нечем было платить. Но этому девочка была даже рада, потому что не хотела ходить в свой класс, где у нее теперь не осталось друзей. У нее вообще больше никогда не было друзей: не появились они ни в новой школе, ни потом.

Теперь маме стало нужно ходить на работу – жить им было не на что. Вот только ее никуда не хотели брать. Институт она бросила, даже трех курсов не окончив. И никем никогда не работала, поэтому опыта, который от нее требовали, взять ей было негде. Маму готовы были принять только в магазин или на рынок, но она боялась, как сама говорила, связываться с деньгами. Она думала, что обязательно перепутает что-то, потеряет или у нее украдут и потом придется выплачивать больше, чем удастся заработать.

Поэтому маме оставалось только пойти в уборщицы, и она пошла, но постоянно жаловалась и расстраивалась. Мама теперь часто плакала – почти каждый день. Переживала, что превратилась в поломойку, что все красивые колечки и сережки, шубки и нарядные платья у нее отобрали, а те, что оставили, валялись без дела в шкафу, потому что надеть их было некуда.

Она больше не пела колыбельных на ночь своей дочке – вместо этого рассказывала ей, как взрослой, что жизнь жестока и несправедлива, а они слишком слабые, чтобы сопротивляться. Мама не понимала, как ей жить дальше, и девочка тоже не понимала. Так они и засыпали, обняв друг друга, а потом просыпались, шли нехотя с утра на работу и в школу, и так и продолжали ничего не понимать…

Иногда приходила бабушка, но от этого было еще хуже. Девочка слышала, как бабушка – седовласая, высокая, с мощным торсом и громким голосом – кричит на худенькую маму, обзывает ее никудышной, безответственной, неприспособленной. А мама тихонько плачет и просит прощения. Девочке всегда казалось, что бабушке нравится говорить маме обидные и злые слова, нравилось, как мама вздрагивает и вжимает голову в плечи.

Обычно бабушка, всласть отругав маму, оставляла ей на полочке в прихожей деньги. Даже в руки не давала, как будто брезговала прикоснуться. Оставляла и говорила всегда одно и то же:

– Вот, возьми… Ребенка хоть покорми.

Как будто сделала то, зачем приходила – что-то не очень хорошее и доброе, и оставляла плату за это.

Однажды бабушка крикнула маме:

– Это на тебя, на твои шмотки ему нужны были деньги! Все из-за тебя, все! Это ты его убила! Да лучше бы ты сама умерла, от тебя все равно никакого толку!

Мама ахнула и прижала руки к лицу. А девочка, которая стояла рядом и все это слышала, испугалась. Выходит, бабушка хотела, чтобы у мамы было синее страшное лицо, чтобы мамы вообще не стало? От страха девочка завопила, как тогда, в тот страшный день, и набросилась на бабушку с кулаками. Мама еле-еле оттащила ее от бабушки, а та ушла, не оставив в этот раз денег, и долго потом не появлялась.

Между тем, жилось маме с дочкой все тяжелее. Папиных долгов теперь не было, но появлялись новые, потому что заработать столько, чтобы им хватало на двоих, мама не умела. К тому же так и продолжала пить по вечерам вино с противным кислым запахом и утром иногда настолько плохо чувствовала себя, что не могла идти на работу.

Поэтому из маленькой квартирки им пришлось переехать в комнату. Но ужаснее всего были не теснота и убожество нового дома. Не исчезновение со стола всех привычных и вкусных блюд. Не то, что одежду теперь приходилось носить некрасивую и дешевую. И не то, что у них появились новые соседи, неумные и неопрятные люди, с которыми приходилось делить ванную, туалет и кухню.

Самым страшным было то, что творилось с мамой. Неуклонно, постоянно она менялась, и перемены эти пугали девочку. Выпивая вечерами, мама принималась вслух разговаривать с отцом. Упрекала его в том, что он оставил их в нищете, жаловалась, ругала, плакала и – спрашивала.

Спрашивала, что ей делать, как жить дальше и растить их дочку.

Спрашивала – а после прислушивалась, будто он отвечал ей. И кивала, и уточняла, и снова задавала бессмысленные, чудные вопросы…

Умерший муж говорил с ней – в это мама со временем поверила безоговорочно. А вслед за ней поверила и девочка.

И вот однажды (к тому моменту со смерти отца прошло уже больше двух лет, и девочка училась в третьем классе) мама сообщила дочери радостную весть: они с отцом наконец-то решили, как им следует поступить!

Все оказалось очень просто – и как это они прежде не додумались, недоумевала мама. Им с девочкой просто-напросто нужно отправиться вслед за папой! Там, где он сейчас, хорошо и легко, и он ждет их. Они снова будут все вместе, и у них вновь появится большой красивый дом и много прекрасных вещей. И маме будет не нужно отскребать от грязи полы и носить потрепанные вещи. Она снова превратится в молодую и красивую женщину, примется вечерами петь своему ангелочку колыбельные песни. Все как раньше!

Девочка не поняла, как им попасть туда, к папе. А мама погладила дочку по голове и объяснила: им всего лишь нужно умереть. Все очень, очень просто, проще не бывает. Девочка заплакала – умирать она не хотела.

То есть, конечно, туда, где сейчас живет папа, отправиться ей хотелось – здесь было слишком уж плохо и становилось только хуже. Но вот смерть… Умереть означало оказаться на трубе, с удавкой на шее, со страшным, искаженным болью лицом. «Что ты, – успокоила мама, – мы сделаем это иначе. Гораздо легче и лучше. Папа подскажет нам, как именно».

С того дня мама повеселела и даже похорошела. Папа пока не говорил, как именно им стоит уйти из жизни. И мама день за днем ждала, радостно, как ребенок, предвкушающий подарки ко дню рождения, перебирая варианты – отравиться таблетками, выброситься вместе из окна, прыгнуть с платформы под поезд…

Теперь маме не нужно было ломать голову над тем, что они с девочкой станут носить зимой, переживать, что у туфель отвалилась подошва, что не на что купить нормальной еды. Все снова стало просто и легко. Ведь несколько дней, в крайнем случае, недель – и все закончится.