Книга Дорога смертной тени - Альбина Нури

Но девочка ужасно боялась того, что им предстоит. Она почти перестала кушать, разве что в школе, потому что мама запросто могла подсыпать ей что-то в еду. Она страшилась ходить с мамой по улице, потому что та могла толкнуть дочь под машину.

Однажды ночью девочка проснулась и увидела, что мама стоит возле раскладного кресла, которое служило дочери кроватью, и пристально глядит на нее. Возможно, мама решала, не задушить ли дочь подушкой. Это было настолько страшно, что и спать девочка теперь тоже боялась.

Жизнь, которая и прежде была нелегка, теперь стала невыносима. Девочка не могла ни есть, ни закрывать глаза по ночам. Выходить из дому она боялась, но и оставаться в их комнатенке тоже было невозможно. Она дрожала от ужаса сутки напролет и почти не соображала от страха. Мама ничего этого не замечала – ей было о чем думать и с кем говорить. Работу она бросила и целыми днями сидела в продавленном кресле возле окна и обсуждала с отцом то, как прекрасно они все скоро заживут, что станут делать, где побывают и кого повидают.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но однажды снова пришла бабушка. Мама не обратила на нее ни малейшего внимания, чего никогда ранее не случалось. Она сидела на своем любимом месте со стаканом дешевого пойла в руке и вела привычную беседу с умершим мужем.

Бабушка взглянула на прозрачную, бледную от голода и усталости внучку, и в этом взгляде застыли сильнейшее потрясение и страх. Она спросила, давно ли продолжается этот кошмар, а девочка не выдержала и разрыдалась.

Надо отдать бабушке должное, действовала она решительно. Девочка с того дня перебралась жить в квартиру бабушки, где еще жила незамужняя бездетная тетя Оксана. Их с мамой комнатенка была продана – и после девочка даже не могла вспомнить, где она находилась. Не помнила ни дома, ни улицы.

Девочка стала ходить в другую, уже третью по счету школу.

А маму отправили в лечебницу для душевнобольных, где она умерла меньше чем через год. Похоронили несчастную за счет государства – бабушка отказалась забирать тело снохи, а больше было некому.

Девочка ни разу не пришла навестить мать в больницу и понятия не имела, где находится ее могила. Спустя годы она с трудом могла воскресить в памяти голос и внешность мамы. Правда, иногда, очень-очень редко, видела ее во сне: там она была молодой и красивой, и папа нежно обнимал ее плечи. Видимо, они все-таки встретились: отец ждал ее и дождался.

Но, просыпаясь, девочка никогда не могла вспомнить своих снов.

Глава шестая

Митя убежал искать машину, а Лина послушно отправилась наверх, зашла в номер. Вещи собирать не стала – зачем? Им не уехать из Локко, она это точно знала.

Комната купалась в лучах солнца, окно было открыто, и ветер перебирал занавески, словно гитарные струны.

Ангелина передвигалась по комнате легко, как балерина, точечно, едва заметно касаясь мебели и стен. Вышла на балкон и принялась бездумно смотреть вперед. Скоро должно что-то произойти – она чувствовала это и предвкушала, как в новогоднюю ночь.

Вот открылась калитка, во двор вошли Артур с женой. Одновременно улыбнулись и замахали ей руками, как пловцы-синхронисты. Лина улыбнулась в ответ, постояла еще немного и вернулась в комнату.

Зашла – и замерла, наткнувшись взглядом на предмет, которого здесь не было минуту назад. И не могла быть никогда, никогда!

На прикроватном столике лежало обручальное кольцо. Дутое, желтое, толстое, как палец, который оно раньше украшало. Женщину, что носила это кольцо, не снимая, большую часть жизни, клали в гроб, опускали в могилу, засыпали землей вместе с ним.

Там оно и должно было оставаться, хотя палец, как и все тело, наверное, уже рассыпался в прах.

Но теперь кольцо лежало на столике, тускло поблескивая на солнце.

Лина подошла ближе. Кольцо казалось чем-то вроде мерзкого червя, ядовитого гада, готового вонзить зубы, если она до него дотронется. Но желание прикоснуться было сильнее ее – и Ангелина потянулась к кольцу. Взяла в руки.

Оно было прохладное и тяжелое, приятное на ощупь. Внутри гравировка. Лина отлично знала, что именно там написано, но зачем-то поднесла золотой ободок к глазам, готовясь прочесть: «Нине с любовью от мужа». Свекровь овдовела рано, но продолжала любить мужа, хранить ему верность и носить обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки.

Только теперь надпись была крупнее, чем помнила Лина. И слова были совсем другие. Корявыми, неровными буквами было нацарапано: «Будь проклята, гадина!»

Ангелина ахнула, выронила кольцо, и оно весело запрыгало по полосатым плиткам пола, покатилось в сторону шкафа. Лина закрыла лицо руками, а когда осмелилась убрать ладони от глаз, то увидела, что кольцо исчезло.

Пропало, как мертвые дети или погибшие летчики.

Лина застыла посреди комнаты, и ей показалось, что опять наступил тот день. Она редко вспоминала о нем: сделала то, что должна была сделать – и постаралась забыть, вымарать из памяти. По-другому поступить было нельзя: иначе они с Митей не были бы сейчас вместе.

Рассказать ему обо всем она, разумеется, не могла. Он не сумел бы понять, насколько это было необходимо. И того, что она пошла на все только ради них, тоже не понял бы.

Ангелина была привязана к Нине Сергеевне, как к собственной матери. Были даже моменты, когда ей казалось, что это и есть ее мать – такая, какой была до смерти отца. А потому сделать то, что было необходимо, оказалось сложнее, чем она думала.

Свекровь тоже любила Лину, считала ее беспомощной и слабой, бросалась на помощь по первому зову, опекала, заботилась, как о собственном ребенке.

Когда Нины Сергеевны не стало, Митя горевал о ней, и Лина горевала. Его горе было незапятнанным, а потому должно было с годами превратиться в тихую грусть. Отвалиться, как детская болячка на коленке, оставив на память крошечный белый шрам.

А ее горе было в сотни раз горше! Лина была хирургом, который вынужден вскрывать чужую плоть, причинять боль, чтобы исцелить, спасти жизнь. И ради спасения жизни – их с Митей совместной жизни – Лине пришлось взять на себя все: и вечную вину, и боль, и страх.

Митю с матерью не просто связывало кровное родство, ближе которого не бывает. Он не только был частью ее, выйдя однажды из материнского чрева, соединенный с ней пуповиной. Они были близки духовно – и тем самым соединены еще крепче.

Мать начинала фразу – Митя заканчивал. Им казалось смешным одно и то же, и суждения обо всем у них были схожие. Они любили одинаковые фильмы и книги. Он шел к матери за советом, любил с ней разговаривать – и когда они принимались вести свои бесконечные беседы, Лина чувствовала себя одинокой. Лишней. Ей хотелось начать колотить посуду, чтобы привлечь их внимание, обращенное друг на друга.

Но Лина сдерживалась. Ведь если бы она это сделала, мать и сын посмотрели бы на нее с одинаковым выражением на лицах.