Книга Полное собрание рассказов - Владимир Владимирович Набоков

крайности – в этом, может быть, его недостаток. Как бы то ни было, “Озеро, облако, башня” – прекрасная вещь, в которой умна даже кажущаяся эскизность, нарочитая лапидарность <…> Разумеется, Сирин лукав и на этот раз, как почти всегда: над непонятливым читателем он подсмеивается, предлагая пояснения, которые такого читателя могут лишь окончательно сбить с толку. <…> В конце концов, есть доля правоты и в сиринском аристократизме: искусство существует только для тех, кто способен его понимать и в нем разбираться» (Ходасевич В. Книги и люди: «Русские Записки», кн. 2 // Возрождение. 1937. 26 ноября. С. 9). Адамович, в свою очередь, заметил: «Увеселительная экскурсия, о которой у Сирина говорится, похожа на путешествие современного Поприщина, – с той разницей, что здесь еще нет откровенного безумия, хотя мир уже искажен, как в разбитом зеркале <…> Сирин во многом напоминает Гоголя. Но это Гоголь, в десятках удивительных вариантов повторивший “Нос” или “Невский проспект” и забывший о “Мертвых душах”» (Адамович Г. «Русские записки» // Последние новости. 1937. 16 декабря. С. 3).

В интервью Стивену Паркеру Набоков назвал этот рассказ в первой тройке своих самых любимых, наряду с «Весной в Фиальте» и «Сестрами Вэйн»: «…они точно выражают все, что я хотел выразить, и делают это с тем необыкновенным призматическим очарованием, на которое только способно мое искусство» (Parker S.J. Vladimir Nabokov and the Short Story. P. 68. Пер. мой).

С. 474. …раскрыл томик Тютчева <…> «Мы слизь. Реченная есть ложь», – и дивное о румяном восклицании… – Подразумеваются два стихотворения Ф. Тютчева, одного из любимых поэтов Набокова, «Silentium!» (1833), с его максимой «Мысль изреченная есть ложь», и «Вчера, в мечтах обвороженных…» (1830‐е гг., опубл. 1879), в котором рассветное солнце «Румяным, громким восклицаньем / Раскрыло шелк ресниц твоих!»

С. 476. Распростись с пустой тревогой… – Отступив от правил точного перевода, для английской версии рассказа Набоков сочинил новые стихи, введя в них завуалированные указания на судьбу героя: «Отшельника прикончи», «в вересковом раю, где мышь-полевка, пискнув, умирает» (курсив мой).

ИСТРЕБЛЕНИЕ ТИРАНОВ (июнь 1938; Русские записки. 1938. № 8–9. Август-сент.). Рассказ вошел в сб. «Весна в Фиальте».

Предварительным названием рассказа, о чем Набоков писал редактору «Современных записок» М. Вишняку 13 июня 1938 г., было «Истребление диктатора» («Единственно мне подходящий и очень мною любимый журнал…» В.В. Набоков / Публ., вступ. ст., примеч. Г. Глушанок // «Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции. Т. 4. С. 327). Рассказ вызвал разноречивые отзывы. П. Бицилли, посвятивший Набокову несколько проницательных критических разборов, в письме к М. Вишняку от 13 сентября 1938 г. признался: «Сиринская вещь – просто гениальна и произвела на меня потрясающее впечатление» («Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции. Т. 2. С. 610). Адамович, отметив «удивительное, в своем роде единственное, на диво отточенное» перо автора, пришел к выводу, что «Сущность “Истребления тиранов” много менее оригинальна, чем его оболочка» и что «между исключительно острой, словесно и психологически, исповедью cиринского героя и довольно банальным выводом его, будто все на свете можно убить смехом, – есть несоответствие. <…> Есть в нем кое‐что от “Записок из подполья”, кое‐что от “Зависти” Юрия Олеши, а по существу это, пожалуй, новейший вид дневника новейшего “лишнего человека”, в бессильном отчаянии протестующего против оглупления и опошления мира» (Адамович Г. «Русские записки». Часть литературная // Последние новости. 1938. 15 сентября. С. 3). Намного резче в своем обзоре журнала о рассказе отозвался критик «Бодрости» К. Елита-Вильчковский: «Не будем повторять то, что уже не раз писалось о сиринском мастерстве, о сиринской изысканно-издевательской “манере”, отметим только, что на этот раз чувство равновесия несколько изменило эквилибристу. <…> Это гротеск, впадающий в бред, это драма, разыгранная клоунами. Кажется порою, что автор уже не вполне владеет собой <…> бичуя какую‐то невыразимую пошлость, он сам ею невольно затягивается. И если отдельные места (например, прием у Правителя или песня, передаваемая по радио) остроумны и даже блестящи, общее впечатление остается все‐таки тягостное <…> Да и лучше было бы не избирать предметом самодовольных шуток одну из самых мучительных тем современности» (Елита-Вильчковский К. <Рец.> «Русские записки». № VIII–IX (авг.‐сент. 1938 г.) // Бодрость. 1938. 18 сентября. С. 3).

31 октября 1972 г. Набоков писал сыну: «Я только что кончил работу над “Tyrants Destroyed”. Многое, очень многое ты прекрасно перевел, мой милый. У меня ушел целый день на стихи в конце!» (HLA / Letters from Vladimir and Vera Nabokov to Dmitri Nabokov 1952–1977). Английская версия стихотворения, в оригинале отсылающего к «Октябрьской поэме» В. Маяковского «Хорошо!» (1927), представляет собой довольно точный рифмованный перевод. Набоков не раз обращался к теме противостояния личности и диктатора, свободы творческого духа в условиях тоталитарного общества. В лекции «Советский рассказ» (1940) он рассмотрел в этом свете один из любимых своих рассказов – «Вишневую косточку» (1929) Ю. Олеши, «чудный маленький шедевр» (см. текст лекции: Бабиков А. Прочтение Набокова. Изыскания и материалы. С. 275–279); позднее вернулся к этой теме в своем первом американском романе «Bend Sinister» («Под знаком незаконнорожденных», 1947).

С. 483. …неумолимое развитие темных, зоологических, зоорландских идей, которыми прельстилась моя родина. – Зоорландия – придуманная эмигрантом Мартыном в «Подвиге» (1932) страна, отождествляемая с СССР.

ПОСЕЩЕНИЕ МУЗЕЯ (осень 1938; Современные записки. 1939. Кн. LXVIII. Март). Рассказ вошел в сб. «Весна в Фиальте».

Б. Бойд обратил внимание на письмо Набокова к М.А. Алданову от 3 февраля 1938 г., посланное из Ментоны, в котором Набоков описал местный музей: «Тут в Ментоне есть небольшой музей (где все есть, начиная от картин Фердинанда Бака и кончая ветхой коллекцией выцветших бабочек), и знаете, какие две статуи стоят у входа: Пушкин и Петр I (спасающий совершенно диким способом двух утопающих – это стояло в скверике на набережной в Петербурге)». Это сочетание России и Франции, по мнению Бойда, вдохновило Набокова на рассказ (ВНРГ, 571). В письме к редактору «Современных записок» В.В. Рудневу от 8 августа 1938 г. Набоков упомянул «Посещение музея», носившее в то время иное название: фразу Набоков вычеркнул, но ее можно разобрать: «Мой новый рассказ называется “Рубрика про” [не дописано]» («Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции. Т. 4. С. 331), – очевидно, он имел в виду газетную «Рубрику происшествий», намереваясь представить странное исчезновение и возвращение своего героя ординарным газетным репортажем.

В рецензии на номер журнала П. Пильский пришел к заключению: «Простая, наглядная действительность Сирину давно опротивела, в ней ему тесно, из ее оков он всеми силами хочет освободиться <…> Что реально – то отвергнуто». В финале герой, по мнению критика, «выходит на волю, в настоящую жизнь» (Пильский П. Новая книга «Современных записок» // Сегодня. 1939. 24 марта. С. 2). Адамович в свою очередь не нашел в рассказе ничего примечательного, назвав его «типично сиринским»: «Блестяще, но холодно; поэтично, но не “питательно”; искусно, но не интересно