Книга Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера - Леонид Саянский

Провожавшие меня до Осовца товарищи смеялись, что это специально в честь моего отъезда. И действительно ведь, до сих пор они еще не кидались ничем!

Ну, и спать же я буду сегодня на этой широкой, удобной кровати под охраной не зябнущих в сторожевке стрелков, а простого коридорного, сейчас таинственным шепотом предлагавшего мне коньяк, «наиперший и наилепший», и совсем за «бесценок» — пятнадцать рублей бутылка! Недурная цена? Вообще здесь в Белостоке все цены страшно взвинчены. Мой номер стоит пять рублей, а красная цена ему — полтора maximum два, да и то много! Здесь два крупных штаба и масса офицеров. Немудрено, что и цены взвинчены до ужаса.

Пора ложиться. Что же теперь на окраине Граева, там, где тянутся узкие окопы для дежурных частей, делается. Тихо ли там? Или трещат в темноте выстрелы, и глупые, шальные пули валят полусонных, измученных людей, и гудят тревожными залпами скрытые батареи…

26 сентября

Завтра еду в Шеве и оттуда во Львов. А оттуда уже на Карпаты. Сегодня приехал сюда, в Екатеринодар, чтобы узнать в штабе, где мой полк бродит. Он на Карпатах и даже, точнее, по последним известиям, уже на Венгерской равнине.

Вот это другое дело! Не то что в Пруссии, на границе взад и вперед бродить. И наверное у дерущихся в Австрии другое, более приподнятое настроение, потому что мы деремся там в завоеванном краю.

Но что делают газеты! Боже, как далека Россия от представления о войне. По-моему, это даже не уважение к умирающим тысячами бойцам, это цветистое сюсюканье над победами и трудностями войны… Ведь вы же там не были, господа! Как же вы смеете писать — «мы отбили жестокую атаку», «над нами с гулом пронесся “чемодан”»… Да знаете ли вы, что такое атака! И кто назвал из вас эти снаряды «чемоданом». Мы, боевые, так легкомысленно не зовем их. Мы знаем их силу и смертоносность и не придумываем для них развязных, придуманных в кабинете кличек. Везде, куда ни взгляни — во всех журналах, газетах — война. Какие-то неслыханные рассказы «участников», часто наивно путающиеся в определениях: что такое пушка и пулемет.

Какие-то неведомые санитарные чиновники описывают геройские подвиги свои «под градом пуль и штыков». Сочиняют нелепые басни о том, чего не было. Приписывают нашему тихому, молчаливому, но и железному солдату, шинели которого они сами не стоят, или какое-то бессмысленное ухарство и презрение к врагу и к смерти, или же наивную жалость и ухаживанье за раненым врагом и братство с ним «на поле брани в тьме жуткой ночи».

Тьфу! Вас бы, господа, кабинетные храбрецы, вот в эту «тьму жуткой ночи» засунуть, да промочить вас насквозь трехдневным дождем, высушить потом хорошей перестрелкой, когда люди за только что убитого друга ложатся без сожаления о нем, делая из него бруствер, еще теплый и, быть может, дышащий… Посадить бы хоть одного из них в ту канаву, где я недавно отсиживался от прусских драгун, да чтоб он почувствовал уже холодное железо прусского приклада над усталым телом…

Вот тогда как бы вы засюсюкали…

«Кто испытал то, что мы испытали, — тот знает — как ужасна война», — пишет развязно и горделиво неизвестный и собственный корреспондент», сидящий с продранной подметкой в пятом этаже где-нибудь на Полянке и ждущий субботнего гонорара, как манны небесной, чтоб починить, пользуясь военным временем, подметки.

Да разве стоят все его переживания хоть что-нибудь, в сравнении с бессвязными словами сквозь слезы стыда и горя изнасилованной немцами девушки-польки или с воплями седой матери, у которой на глазах ее повышены за шпионство три сына сразу на одних воротах? Вот испытайте-ка необходимость повысить этих трех парней, таких молодых, с симпатичными, полудетскими еще харями… А нужно! Нужно для того, чтобы этими тремя смертями спасти не одну тысячу жизней…

И зачем, кому нужны эти развязные строчки?

Неужели эта «военная» литература и эти «военные» рисунки с кровавыми Кайзером и Францем-Иосифом в продранных брюках нужны для поднятия бодрости страны? Неужели граждане великого и мощного государства нуждаются в подбадривании истерическими рассказами на тему об изнасилованных немцами помещицах и о замученных солдатах, безропотно погибающих якобы геройской смертью под ножами пруссаков. Да ведь для того чтобы сделать еще страшнее и без того яркий своей ужасающей лаконичностью факт прикалывания наших раненых — нужен громадный, яркий талант, нужно видеть этот изувеченный труп, нужно самому испытать ужас раненого, когда к нему вместо помощи приближается глупая смерть… Наши официальные известия о ходе событий правдивы и кратки. И довольно! Зачем вокруг святого, громадного дела создавать паутину пустых слов, громких, но не правдивых, накипь корыстолюбия и пустозвонства.

Впрочем, это везде и всегда бывало и будет.

Но все же обидно читать газеты и встречать в них пустые слова о «разложении Турции», о «шатающейся короне Гогенцолернов», о «лицемерии неблагодарной Болгарии» и «о значении последнего передвижения наших войск в Пруссии».

Эх вы, доморощенные стратеги и политики!

Шли бы лучше драться туда, где не хватает рук для брошенных после убитых в окопах винтовок.

Хорошо хоть, что этой «шумихой», посвященной войне и квасному патриотизму, еще не отпугнули публику от интереса к войне. А в конце концов этот корыстолюбивый поток жалких слов зальет публику и потушит в ней интерес к войне. А нет ничего хуже драться и рисковать жизнью ежеминутно, если знаешь, что война не популярна уже там, дома.

И не дай Бог, чтобы это было.

Все собрано и уложено. Остается два часа до поезда. Шумят и гудят на Красной трамваи. Толпы народу всюду, провожают лето.

Сегодня выдался чудный день, и солнце было совсем летнее.

Иллюзионы и миниатюры полны народом. Жизнь, мощная и кипучая, не потускнела даже с войной. Еще больше придает оживления ожидание войны с турками.

Коммерсанты учитывают моменты и делают многотысячные дела, жертвуя из барышей сторублевки на раненых, о чем моментально же извещают местные газеты. Молодежь флиртует и носит для воинственности рубашки-хаки и кофточки с нашитыми ярко цветными погончиками.

Все это кажется каким-то мелочным, пустым, в сравнении с ведрами крови, сочащейся из тысяч ежедневно разбиваемых тел.

Впрочем, может быть, это потому, что я только что из боя и снова в бой еду. А пройдет война, и «обывательщина» также захватит и меня, и мне будут нравиться цветистые описания какой-нибудь чужой, не нашей войны, между другими государствами; когда моей матери не нужно будет еженощно молиться о жизни мужа и двух сыновей, дерущихся теперь на далеких от нее полях.

Бедная мама, тяжело ей! И вообще бедные матери… Вам, наверное, не интересны военные фельетоны корреспондентов в смокингах и с проборами!

1 октября

Вот и опять на войне! Впрочем, собственно говоря, не совсем еще на войне, ибо покамест я еще не добрался до своего полка. Сижу в разломанной «до подпечек» деревушке и жду, когда мне укажут хотя бы то направление, какого я должен держаться в погоне за своей частью. Да и правда, мудреное дело найти среди сотен бродящих взад и вперед полков один из них; да еще в чужой стране к тому же!