Книга Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

Но всё по порядку. Так вот, самое давнее моё воспоминание – о том, как я работал на планетарной водяной мельнице роторного типа, как говорил наш инженер. Это была очень тяжёлая работа, мы ведь должны были раскручивать планетарную ось, ни на секунду не останавливаясь, днём и ночью, строго с одной и той же угловой скоростью. Да, что и говорить, задача была не из простых. Но и нас было тридцать миллионов, мы сидели не знаю во сколько тысяч рядов и трудно сказать во сколько палуб, по сто гребцов на каждое весло. Все мы были силачи как на подбор, горы мускулов, руки как клещи. Мы дружно вставали, все разом, все сто гребцов с одним веслом, и, навалившись на него, кричали «в-ва!» – и весло загребало волну, волна закипала, а мы уже рвали весло обратно. Мы были молоды и честолюбивы, нас кормили очень сытно, точно в срок, мы ни на что не отвлекались. Да и что могло нас отвлекать, когда весь наш мозг, у каждого, умещался, как я уже говорил, в ямке между бровями, а всё остальное было мускулы, они так и играли под кожей, как проглоченные кролики, и мы считали – нам так говорили, – что мы движем мир, вращаем планету, она вращается вперёд, мы демиурги, чёрт нас побери, кричали мы, дружно вставали с лавки, играя кроликами мускулов, ротор вращался, скрипели ремни, клацали шестерни зубчатых передач, грохотали приводные цепи, они были невероятной толщины, ибо только такие и могли сдержать то напряжение…

И вдруг нагрянула буря. Говорили, что это потоп. Нет, не говорили, а кричали, потому что говорящего никто бы не расслышал, такой тогда поднялся вой ветра и так громоподобно бушевали волны, они врывались через клюзы и заливали палубу за палубой, ротор вращался с перебоями, всё медленней, ибо у нас уже не хватало сил равномерно проворачивать его, вёсла ломались как щепки, наименее стойкие из нас вскакивали с мест и пытались сорвать с себя оковы, которыми они были прикреплены к лавкам. Сорвать оковы, даже при наших мощных мускулах, было нерешаемой задачей. Но даже если это кому-то и удавалось, а после удавалось прыгнуть за борт и там по бушующему морю добраться до берега, то это ничуть их не спасало, ибо их там убивали местные жители, которые при этом ещё и кричали, что все их беды из-за нас, что это мы вызвали потоп, ибо в продолжение всего последнего тысячелетия раскручивали планетарную ось в неверном направлении! Но так это было или нет на самом деле, я не знаю, потому что именно на этом месте мои тогдашние воспоминания обрываются. Хотя, может, и не было никакого потопа, а это просто такая у меня фантазия. Мне даже очень хочется, чтобы моя работа на мельнице оказалась фантазией, ибо всё это было ужасно. Единственное, о чём я из всего тогдашнего вспоминаю с удовольствием, так это о напряжении мускулов, об усталости, переходящей в полнейшее изнеможение. Это было…

Да. Только было. А теперь у меня всё совершенно иначе – у меня нет тела, я не могу двигаться, я совершенно беспомощен физически, зато духовно я неизмеримо выше и сильнее того себя прежнего, который раскручивал планетарную ось. Да и зачем мне теперь эта ось? Здесь, в этой моей теперешней лабораторной жизни, мне нужен только монитор и кривые на нём. Пока кривая изгибается и прыгает, меня будут мучить. Сколько это будет продолжаться, неизвестно. Может, тоже тысячу лет, а может и больше. Зато если кривая выродится в линию, придёт лаборантка…

Вот если бы она, когда я был ещё гребцом…

Но нет. Так вот, кривая выродится в линию, придёт лаборантка, выплеснет меня из банки в ведро, а потом, уже в дезактиваторской, смоет в канализацию. И всё будет кончено. Финита ля комедия, как говорится. Но тогда стоит игра свеч? Конечно, стоит. Вот только оттуда у меня такие выражения? Я что, работал не только на мельнице? Я…

Но о прошлом пока что не время вспоминать. Да его, может, никогда и не было, а есть только одно настоящее, в котором я должен как можно скорее прекратить дурацкое ожидание смерти, а для этого мне нужно научиться выпрямлять свою мониторную кривую в идеально прямую линию. Но это пока не удаётся, линия то и дело подпрыгивает. Цвет у неё…

И вот как раз о цвете. Когда я сейчас смотрю по сторонам, то всё вижу в одной гамме, а раньше, когда у меня было тело, спектр различаемых мною цветов был весьма разнообразным. Потому что тогда я видел глазами, а теперь у меня глаз нет, от них остались только некоторые нервные окончания, которые в данных условиях работают совсем иначе, картина резко изменилась… Но, правда, не только в худшую сторону. Так, например, когда в лаборатории темно, гад ничего не видит и к нам не заходит, а вот я и в темноте теперь вижу довольно прилично, правда, в обеднённой гамме. Значит, подумал я, нужно пользоваться этим своим преимуществом и стараться, по возможности, конечно, игнорировать дневную жизнь и перейти на ночную. То есть я должен ночью, пока никого нет, научиться работать с монитором ничуть не хуже, чем гад работает с ним днём, и тогда ещё посмотрим, чья возьмёт!

И я начал тренировки. У меня, кстати, был в этом опыт. Какой? Я об этом пока промолчу, это пока моё секретное ноу-хау. Скажу лишь, что как только в лаборатории выключали свет и закрывали ролеты на окнах, то есть когда для них всех, оснащённых глазами, становилось совершенно темно и непроглядно, я собирал всю имеющуюся во мне энергию и, глядя на монитор, начинал, скажем так, медитировать. В чём заключалась моя медитация, объяснять слишком долго и сложно, поэтому я сейчас не стану в это вдаваться, а только скажу, что уже к концу первой недели я добился кое-каких результатов. Это придало мне уверенности, и я продолжал свои занятия с уже куда более заметным рвением. Результаты не заставили себя ждать – и после четырнадцатой ночи тренировок я, на пятнадцатый день, решил испытать свои новые возможности в деле. Даже более того: я буквально сгорал от нетерпения.

И вот, наконец, открылась дверь, вошли этот гад и его лаборантка… Или не его? Но суть не в этом. Они вошли, лаборантка сразу начала включать приборы общего наблюдения, а это, как я уже знал, означало (да и это легко читалось по губам), что у них наступает особенно важный день, они готовят промежуточный отчёт – и поэтому испытаний, правильней, мучений, сегодня будет особенно много. И они перемучают всех.

Так оно тогда и было. Они работали быстро и слаженно, переходили от одного стенда к другому, гад отдавал короткие команды, лаборантка тотчас же их исполняла. То есть всё у них получалось как нельзя лучше.

Пока она не подступили ко мне! Правда, вначале ничего не предвещало осложнений: гад отдал команду, лаборантка что-то сделала – и меня так заколотило, что я заорал от боли, а на мониторе кривая резко подскочила и начала показывать пик за пиком. Я продолжал орать. Я орал на ультразвуковых частотах, поэтому они меня не слышали. Гад смотрел на монитор и диктовал данные, лаборантка вносила их в память. Я тоже смотрел на монитор и продолжал орать…

Пока не взял себя, как это у них называется, в руки, и не сложил мудру терпения. Пики сразу несколько срезались. Я продолжал держать мудру. Пики продолжили срезаться.

– Давай! – грозно скомандовал гад.

Лаборантка подбросила мощности и сконцентрировала поле. Я сложил мудру понимания. Пики стали расплываться. Я сложил мудру…

Ну да мало ли, что я тогда сложил, вам совсем необязательно это знать и запоминать, главное, что моя кривая на мониторе продолжала неуклонно снижаться.