Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

— Но если бы вам случилось пережить подобное видение, — сказал Медрано, — вы бы снова начали чувствовать время. Головокружительно умноженное на количество отдельных видений, но все-таки время.

— О, эти видения уже не были бы отдельными, — сказал Персио, поднимая брови. — Идея состоит в том, чтобы объять космическое во всеобщем синтезе, но исходя из столь же всеобщего анализа. Понимаете, история человечества суть печальный результат того, что каждый смотрит на мир только своими глазами. А время, как известно, рождается в глазах.

Он достал из кармана книжонку и с головой погрузился в нее. Закуривая, Медрано видел, как в дверь заглянул шофер дона Гало и, понаблюдав за ними некоторое время, подошел к бармену.

— При наличии воображения можно в общих чертах представить себе и Аргуса, — говорил Персио, листая книжонку. — Я, например, люблю заниматься подобными упражнениями. Практической пользы никакой, всего лишь игра воображения, но она будит во мне ощущение космоса, вырывает из тягостных пут подлунного мира.

Заглавие на обложке книжонки гласило: «Guia oficial dos caminhos de ferro de Portugal»[24]. Персио потряс книжонкой, точно знаменем.

— Если хотите, могу проделать одно упражнение, — предложил он. — В следующий раз вы можете воспользоваться семейным альбомом, атласом или телефонной книгой, они нужны главным образом для того, чтобы включиться в одновременность, уйти из этого конкретного места и момента… Я буду объяснять по ходу дела. Местное время: двадцать два часа тридцать минут. Но мы знаем, что это не астрономическое время, мы знаем, что у нас с Португалией разница — четыре часа. Мы не собираемся составлять гороскоп, а просто представим, что там сейчас — минутой больше, минутой меньше — восемнадцать часов тридцать минут. В Португалии это прекрасное время, я полагаю, все изразцы сверкают на солнце.

Он решительно раскрыл справочник и погрузился в изучение тридцатой страницы.

— Возьмем главное северное направление, так? Следите внимательно: в этот момент поезд номер 125 идет от станции Меальада к Агиму. Поезд номер 324 выходит из Торриш Новаш, до отправления остается одна минута, даже меньше. Номер 326-й в этот момент подходит к Сонзелаш, а на направлении Вендаш Новаш номер 2721-й только что вышел из Кинта Гранде. Вы следите? Вот ветка на Лоушау, где 629-й только что остановился как раз на этой станции и отправится на Прильао-Касайш…

Но уже прошли тридцать секунд, я хочу сказать, мы сумели представить всего пять или шесть поездов, а их гораздо больше, на восточном направлении поезд номер 4111 идет из Монти Редонду в Гиа, 4373-й задержался в Лейрии, 44121-й подходит к Паулу. А на западном направлении? 4026-й вышел из Мартингансы и идет мимо Потайаш, 4028-й стоит в Коимбре, но секунды бегут, и вот направление на Фигейра: 4735-й прибыл в Верриде, 1429-й отбывает из Пампильосы, вот уже свисток отправления, поезд тронулся… а 1432-й подошел к Касалю… Продолжать?

— Не надо, Персио, — сказала Клаудиа с умилением. — Выпейте лучше лимонад.

— Но вы ухватили, в чем дело? Это упражнение…

— Да, — сказал Медрано. — Я почувствовал себя так, словно с огромной высоты смог охватить взглядом сразу все поезда Португалии. В этом смысл упражнения?

— Суть в том, чтобы представить, будто ты это видишь, — сказал Персио, закрывая глаза. — Отбросить все слова и только видеть, как в этот миг всего-навсего на ничтожном клочке земного шара невообразимые тучи поездов следуют своим маршрутом точно по расписанию. А потом, постепенно, вообразить и поезда Испании, Италии, все поезда, которые в этот момент, в восемнадцать часов тридцать две минуты, находятся в пути, прибывают куда-то или отправляются откуда-то.

— У меня закружилась голова, — сказала Клаудиа. — Нет, нет, Персио, только не в эту первую ночь на пароходе и не под этот великолепный коньяк.

— Ну что ж, упражнение можно использовать и в других целях, — признался Персио. — Главным образом в магических. Вы когда-нибудь задумывались над рисунками? Если на этой карте Португалии отметить точками все пункты, в которых в восемнадцать часов тридцать минут находятся поезда, то интересно посмотреть, какой выйдет рисунок. А потом проделывать то же самое с разницей в четверть часа и сравнивать, можно наложением одного на другой, как будет меняться рисунок, станет он лучше или хуже. В свободные минуты в издательстве я получал прелюбопытные результаты; я недалек от мысли, что в один прекрасный день рисунок может сложиться так, что в точности совпадет с каким-нибудь знаменитым произведением искусства, например с гитарой Пикассо или натюрмортом Петорутти. Если такое случится, я получу число, модуль. Таким образом я начну постигать процесс сотворения с его подлинной аналогичной основы и разорву сцепление время-пространство, этот замысел, изначально страдающий существенными недостатками.

— Что же, значит, наш мир имеет магическое начало? — спросил Медрано.

— Видите ли, даже магия заражена западными предрассудками, — сказал Персио с горечью. — Прежде чем приступить к формулированию космической реальности, надо выйти на пенсию, чтобы иметь достаточно времени для изучения звездной фармакопеи. Разве может заниматься столь тонкой материей человек, семь часов отсиживающий на службе.

— Ну вот, может, на пароходе вы и займетесь своими исследованиями, — сказала Клаудиа, вставая. — Я начинаю чувствовать приятную усталость, как настоящий турист. До свидания, до завтра.

Немного спустя и Медрано пошел к себе в каюту, в хорошем расположении духа и достаточно бодрый, чтобы разобрать чемодан. «Коимбра, — думал он, куря сигарету. — Леон Леубаум, невропатолог». Все перемешивалось так складно, что вполне могло сложиться в многозначащий рисунок из встреч и воспоминаний, в которых Беттина смотрела на него с удивлением и укором, как будто простое действие — включение света в ванной комнате — было непростительной обидой. «Ох, оставь ты меня в покое», — подумал Медрано, открывая кран душа.

XVIII

Рауль включил свет над изголовьем и задул спичку, которой освещал себе дорогу. Паула спала лицом к нему. В слабом свете ночника ее рыжие волосы казались кровью на подушке.

«Как хороша, — подумал он, не спеша раздеваясь. — Как смягчается у нее во сне лицо, пропадают горькие морщинки меж бровями, всегда насупленными, даже когда она смеется. А рот — как у ангела Ботичелли, такой юный, такой непорочный…» Он усмехнулся. «Thou still unravish’d bride of quitness»[25], — продекламировал он. «Тронута, еще как тронута, бедняжка». Бедняжка Паула, слишком быстро последовало наказание за то, что нелепо взбунтовалась в этом городе, в этом Буэнос-Айресе, где для нее не нашлось никого, кроме таких, как Рубио, первый (если он был первым, ну конечно, он, Паула ему не лгала), или Лучо Нейра, последний, не считая X и Y, да еще ребят с пляжа, да мимолетных приключений по субботам и воскресеньям или на заднем сиденье какого-нибудь «меркури» или «де сото». Надевая синюю пижаму, он, босой, подошел к постели Паулы; его растрогал вид спящей Паулы, хотя он не первый раз видел ее такой, но теперь они с Паулой вступали в новый, можно сказать, интимный и тайный этап, который, возможно, продлится недели и даже месяцы, если продлится, и поэтому его особенно умилил вид так доверчиво спящей рядом с ним Паулы. Хроническая несчастливость Паулы в последние месяцы стала просто непереносимой. То она звонила ему по телефону в три часа ночи, то искала утешения в наркотиках, то шаталась бог знает где, то собиралась покончить с собой, то вдруг принималась его тиранить («приходи сейчас же, не то выброшусь в окно»), то впадала в бурную радость по поводу какого-нибудь понравившегося стихотворения или сотрясалась в рыданиях у него на груди, приводя в полную негодность его галстуки и пиджаки. Вечерами Паула неожиданно заявлялась к нему домой, нарываясь на грубость, потому что ему уже надоело просить ее предупреждать по телефону о своем приходе; и сразу же принималась все осматривать и спрашивать: «Ты один?» — как будто боялась, что кто-то прячется под кроватью или под диваном, и тут же разражалась смехом или плачем и пускалась в бесконечное откровенничанье, запивая все это виски и куря сигарету за сигаретой. Да еще пересыпала все замечаниями, тем более раздражавшими, чем справедливее они были: «Кому пришло в голову повесить сюда эту пакость?», «Разве не видишь, что кувшин на консоли — совершенно лишний?», а то пускалась в морализаторство, излагая свой нелепый катехизис или изливала ненависть в адрес друзей, или сетовала по поводу того, что вмешалась в историю с Бето Ласьервой, что, по-видимому стало причиной их разрыва и ухода Бето. И эта же самая Паула — блистательная Паула, верная и любимая Паула, товарищ и друг, вместе с которой пережито столько изумительных вечеров и политических баталий в университете, разделено столько литературных восторгов и неприятий. Бедная маленькая Паула, дочь политического касика, выросшая в напыщенной и деспотичной семье, как собачка на веревочке привязанная к первому причастию, к монастырскому колледжу, к своему приходскому священнику и своему дядюшке, к газете «Ла Насьон» и к «Колумбу» (ее сестра Кока непременно сказала бы «к театру имени Колумба»[26]), и вдруг эта Паула срывается с цепи и бросается в объятия улицы, нелепый и непоправимый поступок, который отторгает ее от клана Лавалье навсегда и напрасно, первый шаг вниз по наклонной плоскости. Бедная маленькая Паула, как же тебя угораздило оказаться такой глупой в такой решительный момент. Впрочем, во всем остальном (Рауль глядел на нее, покачивая головой) особенно решительных шагов она не совершала. Паула все еще продолжала есть хлеб семейства Лавалье, и благородное семейство нашло в себе силы замять свалившийся на него скандал и оплачивать паршивой овце вполне приличную квартиру. А это — еще одна причина для нервного срыва, и новой вспышки непокорства, и новых планов — вступить в Красный Крест или отправиться за границу, но все это обсуждается в удобной гостиной или в спальне, в квартире со всеми удобствами и современнейшим мусоропроводом. Бедная маленькая Паула. Но так приятно смотреть на нее, спящую глубоким сном (люминал или нембутал?), и знать, что она всю ночь будет дышать тут, совсем рядом, а самому отправиться в свою постель, погасить свет и закурить сигарету, прикрывая спичку ладонью.