Книга Вэйкенхерст - Мишель Пэйвер

места, образуя новые узоры.

На глазах у Мод ее детство сорвалось и уплыло, будто водоросли по воде канала.

* * *

В субботу не прояснилось, а ночью была буря. Утром в воскресенье все еще шел дождь, но к вечеру он закончился, и Вэйкс-Энд укрыло туманом. Несмотря на это, отец, как всегда, отнес еженедельные цветы к могиле маман — сделать это перед утренней службой он забыл.

Утром он не вышел к завтраку — простудился в тумане, так что и поездку в Лондон он отложил. Через несколько дней, читая его дневник, Мод выяснила, что поездку он отменил не из-за простуды.

Дело было в том, что он нашел «Возмездие».

Глава 13

Из дневника Эдмунда Стерна

16 сентября

И почему это случилось именно сейчас? Так досадно, слов нет. Успех совсем близок, но какая-то злая сила будто пытается мне помешать.

Сегодняшний день был уныл, как может быть унылым только дождливое воскресенье, и самым утомительным в нем был обед с Мод. Я сказал ей, чтобы обед подавали к пяти, а после обеда быстро сбежал, сославшись в качестве оправдания на необходимость отнести цветы Дороти. Дождь прекратился, но церковное кладбище накрыл туман. Несмотря на это, я решил пройтись вокруг церкви — домой не хотелось. Сейчас я об этом жалею — если бы я вернулся в дом, то никогда бы его не нашел.

Небо было пасмурным. Птицы расселись по веткам, тисовые деревья замерли, ни один листик не шевелился. Вот за что я не люблю туман: то вдруг ничего вокруг нет, а то без всякого предупреждения на что-нибудь натыкаешься. Сворачивая на тропинку, огибавшую колокольню, я развлекался мыслью о том, что во времена Пайетт на этом дворе было бы далеко не так тихо. Здесь толпились бы бродячие торговцы, мычал скот, может, даже петушиные бои кто-нибудь устраивал. И конечно, надгробий бы не было, только кладбищенский крест. Его изуродованный обрубок так и стоит слева от южного крыльца, прямо напротив семейного склепа.

Ладно, хватит отвлекаться от рассказа. В тумане северный конец кладбища казался еще неприятнее, чем обычно, и в одном его углу рабочие побросали мусор. В путанице колючих веток и мокрой травы я разглядел унылую кучку беленых досок. Это была обшивка, сорванная с заалтарной арки, чтобы штукатуры могли взяться за дело. Наверное, рабочие бросили ее тут, чтобы потом сжечь.

Я остановился и задумался. Тропинка вела меня прямо к мусору, но сомневался я, идти ли дальше, не только по этой причине. Мне не нравились ощущения, которые вызывало у меня это место. За стеной церковного кладбища на Северном болоте высились мертвые стебли тростника, выбеленные, будто человеческие кости. Я услышал шорох за спиной и успел заметить, как исчезает в тумане какое-то животное. Кажется, горностай. Он словно куда-то крался, и это вызывало неприятные ощущения.

Вот тут-то я его и увидел. В траве был глаз, и он смотрел на меня. На мгновение меня охватило дурное предчувствие и странное чувство вины, будто я совершил какое-то преступление, а глаз все это видел. Приглядевшись, я заметил, что глаз был грубо нарисован на одной из беленых досок. Он был круглый, с черным зрачком и желтовато-коричневой радужкой с красным отливом. Глаз смотрел на меня с многозначительной ухмылкой, которая показалась мне невыразимо отвратительной.

Что случилось дальше, я не могу точно вспомнить и не могу понять. Я знаю, что с болота сильно потянуло запахом трясины, и мне привиделась — хотя в тот момент я был уверен в реальности того, что вижу, не меньше, чем в твердости земли у меня под ногами, — зеленоватая вода, в которой плыло что-то длинное, не знаю, волосы или водоросли. Потом этот образ исчез, потому что на доски вдруг села сорока и отвратительно застрекотала.

Я прогнал сороку и вслух отругал себя за глупое поведение: «Эдмунд, если тебя может напугать птица или доска, тебе нужен отдых даже больше, чем ты думаешь!» При этом я прекрасно понимал, что говорю все это вслух, только чтобы превратить свой испуг в шутку, и у меня это не вполне получается.

И тут мне пришло в голову, что этот нарисованный глаз может относиться к чему-то старинному. Во мне пробудилось любопытство историка, и я стал пробираться к нему через колючки. Наклонившись над доской, я почувствовал резкий запах влажной извести. Я достал носовой платок и потер доску, почему-то выбрав место рядом с глазом, но стараясь его не задевать. На платке осталась известь, а на доске проявилась часть головы, к которой относился глаз. Голова была болотно-зеленого цвета, с шипами, а может, и чешуйками. Шипы на макушке были обведены красным, будто сзади их освещало пламя.

Тогда я понял, а сейчас точно знаю, что нашел нечто очень древнее. Я бы не побоялся рискнуть своей репутацией и заявить, что это средневековая роспись.

Поверхностно осмотрев другие доски в кучке, я увидел и на них пятна зеленой, желтой или черной краски там, где дождь смыл побелку. Так я понял, что роспись была довольно большой и охватывала несколько досок.

Какая невероятная цепочка событий! По незнанию мы, члены приходского совета, постановили сорвать уродливую обшивку алтарной части. Как же мы ошибались! Судя по тому, что я нашел этим вечером, на досках обшивки был нарисован какой-то заалтарный образ.

Очевидно, через какое-то время после создания этого образа он не понравился иконоборцам времен Реформации, они замазали его и обрекли на забвение. Четыре столетия никто не знал, что там, за побелкой, и если бы не буря прошлой ночью, причетник бы сжег на костре эти доски, никто бы ни о чем не узнал.

Да, примечательное открытие, и мне как историку следовало бы активно им заинтересоваться. Почему же, склоняясь над тем, что лежало в траве, я так не хотел осматривать его более внимательно? Почему мне так хотелось перевернуть доску с оскорбительным глазом, чтобы никто его не заметил? Почему, в общем, мне хотелось скрыть доски с росписью в надежде, что их отправят в костер?

Это было низменное устремление, и я, конечно, ему не поддался и не перевернул доску. Неважно, насколько мне не нравится этот образ — а он вызывает у меня безотчетное отвращение, — мысль о том, что подобное важное открытие будет навсегда потеряно, для меня невыносима. Заметив, что вода с тиса капает как раз на ту доску, на которой нарисован глаз, я даже ухватил ее за один конец и передвинул подальше