Книга Вечная мерзлота - Виктор Ремизов

Белов окаменел, он жил уже не волей, не желаниями, но одним инстинктом. Он был животным, сохранявшим в себе жизнь. Временами, нечаянно вспоминая о Николь, он равнодушно и даже недовольно отворачивался от ее образа – возможно, это была уже не она, а просто какая-то женщина, он почти не понимал и не хотел вспоминать, кто такая Николь. Это были не мысли, это был какой-то шум из другого мира, и тот мир давно уже не вызывал ничего кроме зуда. Белов смирился с тем, что о нем забыли. От постоянных голода и холода – холод все-таки был хуже! – от безысходности он перестал думать. В том, что с ним происходило, не было никакого смысла.

Он как раз начинал новую ямку, первые сантиметров двадцать пять – тридцать можно было ковырять без лома, одной киркой. Он и махал ею, крошил, каждый удар откусывал пол спичечного коробка мороженого песчаного мяса, когда под клюв попадала галька, кирка вылетала из рук. Сан Саныч выгребал варежками мороженое крошево и снова брался за кирку. Ему вчера крупно повезло – на ужин досталась не задняя половина селедки, но с головой и в ней была икра, но главное – хлеборез, рубя рыбину пополам, промахнулся, и его часть оказалась намного больше. Сан Саныч хорошо это видел, даже рука повара дрогнула, когда взялась за его порцайку. Дрогнула, замерла на секунду, отрезать, но подала в окошко, в протянутую руку Сан Саныча. И по весу было понятно, что хлеборез здорово ошибся.

Селедка была жирная и непротушенная. Сан Саныч съел все, разгрыз и мелко изжевывал голову, долго гонял по жадному рту две горошины рыбьих зрачков. Все казалось, что они тоже растворятся и превратятся в пищу. Он махал и махал киркой, и ему представлялось, что вчерашняя селедка стала такой большой и тяжелой, что он с трудом держит ее в руках. Он кусал ее, отрывал сытные куски, чувствовал, как жир течет по щекам, и это уже была не селедка, а жирная нельма. А по лагерю гуляла верная параша, что теперь вместо селедки всегда будет нельма…

Он так размечтался, что не услышал, как подкрался сержант. Фунтиков был из крестьян и даже свою красную морду считал признаком здоровья и силы, он за что-то не любил белоручку капитана Белова. Утром он специально поставил Белова работать одного. Лом было некому держать, Сан Саныч за два часа – только-только стало светать – успел выдолбить всего одну лунку.

Начальник лагеря ударил кулаком по затылку склонившегося Сан Саныча. От неожиданности тот рухнул вперед на свою кирку. Выключился на минуту, но вскоре зашевелился.

– После работы в ШИЗО! В рот гребаный! – Фунтиков хмуро рассматривал елозившего по грязному снегу Сан Саныча. – На двести грамм! Десять суток с выводом на работу!

Сан Саныч стоял на коленях над выдолбленной дыркой, затылок наливался свинцом. Никаких чувств у Сан Саныча не было. Ни обиды, ни злости, Фунтиков уже не раз бил его, жалко было, что не дали доесть нельму.

64

Валентин Романов ходил в лес присмотреть пару елок на новые весла и совсем недалеко от дома углядел лося. Сохатый спокойно кормился в зарослях ольхи. Май был плохим временем для зверя, лось наверняка был тощий, но едоков в доме было много, и мясо следовало добывать. Валентин сходил за оружием, вернулся и теперь прикидывал, как лучше скрасть зверя.

С Енисея послышался звук копыт. Сквозь кусты мелькала серая лошадь с санями. Шульга, чёрта бы ему! – напрягся Романов, – зачастил, сука… Валентин проводил сани глазами и осторожно двинулся дальше.

Лось, кормясь, уходил от реки. Валентин, не торопясь, обходил зверя, который должен был пересечь небольшую открытую болотинку. Там можно было встретиться. А не получится, так его, сохатого, счастье – везет кому-то одному! Он остановился, послушал тишину тайги и, стараясь не греметь лыжами по насту, двинулся к намеченному месту. Вскоре увидел утренние следы зверя и встал рядом с ними под большой сосной.

Лось пока не проявил себя, но он был там, в этом небольшом острове ольховника. Надо было ждать. Валентин обтоптался, проверил ружье, присел на корточки и оперся спиной на сосну. Через полчаса у Романова затекла спина, он начал подмерзать, а зверь все не проявлялся. Валентин пожалел, что не взял с собой Азиза. Раньше мальчишка просился на охоту, теперь от Аси не отходит. Способный, на аккордеоне играет уже. Не просто так прилипли друг к другу. Ей сорок, ему – семнадцать. Несчастье прилепило, оба про горе знают, как людям не надо бы знать…

Лось негромким шумом обозначился в кустарниках, шел своим следом, кормился, задирая голову и объедая концы веток. До него было далековато, и Валентин опять задумался. Даже маленько ревновал, что Ася так часто с Азизом сидит, разговаривают о чем-то. Валентину тоже хотелось поговорить с интересной женщиной, ему было, что рассказать. Романов полез за папиросами, но вспомнил, где он… Редкая женщина, как на такое решилась… – Валентин аж крякнул от Асиной потери. Он не знал таких женщин. Вернее, точно знал, что ни Тоня, ни Анна не отважились бы ехать с ребятишками. Эх-х, арифметика Господня… Как теперь Георгию покажется?

Он весь уже затек. И на корточках, и вставал осторожно, лось то исчезал, то показывался. Ночь короткая, не успел пожрать, теперь наверстывает, думал Валентин. Да и ни к чему тебе жрать-то… иди уже!

Валентин подумал это нечаянно и поразился – получалось, что он знает судьбу сохатого, а сам сохатый не знает! Ест спокойно. У людей то же – Господь знает, мы – нет! Знал бы мальчонка, сколько горя принесет матери, разве пошел бы ночью? Ой-ой-ой, – вздохнул. Сам Романов, когда собирался что-то опасное сделать, всегда крестился со словами «Помогай, Господи!». И бывали ситуации, когда язык не поворачивался сказать такое. Тогда он не делал этого опасного дела. Так Господь и берег его от безрассудства. Вот бы Севке так сказать было! Может, и не пошел бы? А может, и пошел, сам же ты нас, Господи, любопытными сделал.

Он вздрогнул, здоровый горбатый самец шел прямо на него, проваливался шумно сквозь толстый наст. Остановился. До него было метров тридцать. Валентин сидел на корточках, спиной к сосне, ружье стояло рядом. Они с сохатым глядели друг на друга. Охотник чуть заволновался и уверенно поднялся во весь рост. Зверь вскинулся большой головой, прянул в сторону и заскакал по глубокому снегу. Валентин побежал к нему легонько, наст держал, зверь же проваливался почти по грудь, вскидывал острые копыта и двигался медленно, будто в снежной полынье барахтался. Валентин подошел шагов на десять, сохатый развернулся к нему мордой и замер. Раздался выстрел, зверь, битый в шею, заваливался, суча страшными копытами в разные стороны. Охотник подождал, пока сохатый затихнет, и перерезал глотку. Кровь хлынула темным ручьем.

Валентин закурил и стал обтаптывать снег вокруг добычи.

День непривычно быстро прибавлялся, было начало мая, солнце в четыре уже поднималось из тайги и голубило небо над белым еще, закованным в лед Енисеем. Анна с Валентином вставали следом за солнцем, вместе с ними и Ася. Азиз тоже был ранней пташкой, привычный к деревенскому укладу, вставал еще раньше и успевал наносить воды. У порога летней кухни, где спали Ася с Колей, всегда стояло ведро с чистой енисейской водой, льдинки плавали. Коля спал долго, а просыпаясь, читал лежа. Он прочел все, что было у Романовых, и теперь Валентин возил ему при случае книги из Ангутихи, из школьной библиотеки.